Кира поучительно подергала её за льняной косичкин хвост.
– Самой надо пуговицы пришивать, тетеря. Может, мама нарочно некрепко пришила, чтобы тебя от тунеядства отучить. А, Лилька?
– Или домовой оторвал. – Заметила Лиля, спокойно ожидавшая в своём сером плащике, воротник которого она подняла, несмотря на то, что день за открывающейся то и дело дверью мелькал светлый и тёплый.
– Ну, я в домового не верю, – говорила Кира, когда они, наконец, отлепили Нюту от стойки с одеждой и все вместе протиснулись в основательную, как ворота, дверь.
Умирающий полдень ранней осени сразу завладел ими. Даже Нюта прекратила крутить осиротевшую петельку и рассеянно оглядела широкую улицу, в ярком золоте акаций неторопливо спускающуюся к реке. Нежное солнышко, как клубок жёлтой шерсти, висело над городом. У реки, наверное, светлее и ярче – серые волны окрашиваются на срезах, точно камни с ценной рудой.
– Верь-не верь, это факт твоей биографии. – Лиля, не щурясь, сквозь густые ресницы поглядела на солнце.
– Это что значит?
– То, что ему без разницы, веришь ты или нет.
Кира ухмыльнулась.
– Его нету.
– А он, – тихо улыбаясь своим мыслям, невыразительно продолжала Лиля, – думает, что тебя нету. К примеру. И он в тебя не верит.
Нюта радостно засмеялась – в спор она не вникала, но, как птица на ветке, следила за интонациями. Природа без спросу наградила её приличным музыкальным слухом, дома у неё громоздился в столовой рояль, на который Нюта смотрела, как на Анну Станиславовну, – с тоской и благоговением.
Кира не сердилась.
– Ежли он не верит, зачем он Нютке пуговицу оторвал.
Лиля пожала плечом.
– А может, не отрывал. Может, кто другой оторвал.
Киру без предупреждения посетило диковатое ощущение. Несмотря на солнечный день, её, как утром в учительской, пробрал холодок. Почему, она не знала – но в том, как Лиля это произнесла, послышалось что-то ненужное, цепляющее. До чего же Лилька любит валять дуру.
Кира и вообще не любила попусту болтать. Она заговорила о другом, забыв обернуться:
– Так что насчёт вечерних планов?
Лиля, шедшая чуть позади, громко и небрежно отвечала:
– Это ты насчёт библиотеки?
Кира хотела возразить, мол, сколько можно дурачиться, но тут же услышала дыхание за спиной и шаги. По чьей-то спине молотил ранец – звук, по которому сразу узнаёшь, кто тебя догоняет.
– В какую библиотеку? – Спросил громкий голос.
Кира поняла, что зря не обернулась и, скрывая неприязнь, посмотрела на безвредную, но утомительную каким-то насекомым любопытством Светку Чах.
– В городской мало, что осталось. – Сразу влезая в разговор по самые локти, которые она ловко вклинила между Нютой и Кирой, торопливо говорила Светка. – У них только и понту, что лампы на каждом столике с шалью… и лампы-то через одну светят.
Девочки молчали.
– А в школьной-то никто работать не хочет. Мой папа говорит, мол, за такие гроши разве мыша какая захочет, да и то, если бесплатное блюдечко с молоком ставить.
И Светка захохотала, явно воспроизводя такие же шумовые помехи своего отца.
– Так куда вы?
Лиля вмешалась. Лениво и широко зевнув, так что высунулись клычки, она сообщила:
– А мы шаль пощупать. Мне бабушка вяжет, так я обещала ей петельки посчитать.
Светка немедленно заглотила наживку.
– У тебя бабушка есть?
– Ну.
С опозданием бедняжка учуяла каверзу.
– Я что-то не помню, чтобы ты говорила про бабушку. – Подозрение придало ей вовсе неописуемый вид.
