Больше они на эту тему не говорили. Молча прошли по чистым, ухоженным дорожкам в глубину кладбища. Подошли к какому-то склепу – темному, мрачному сооружению с рельефными крестами на стенах. Неподалеку, у свежевырытой могилы, копошились двое рабочих в комбинезонах. На толстой веревке они опускали в могилу ящик, сколоченный из неструганых досок. Чуть в стороне стояли, наблюдая за происходившим, ксендз в сутане и лысый полицейский, который держал снятую фуражку в руке.
– Зачем они тут? – спросил Лубенец, имея в виду главным образом стража порядка. Встречи с такого рода людьми не доставляли ему удовольствия ни на родине, ни за рубежом.
Ольшанский небрежно махнул рукой.
– Обычное дело. Бездомных хоронят. В городе часто умирают бродяги. Их погребают за счет муниципалитета.
– А полицейский зачем?
– Подписывает акт. Чтобы все было по закону.
В склеп вели крутые щербатые ступени, сырые, поросшие мхом.
– Не люблю могил, – сказал Лубенец.
– А мне один хрен, – отозвался Снегур. – Деньги я готов взять у самого дьявола из зубов.
– Спускайтесь, – предложил Ольшанский и кивнул на вход в склеп. Потом достал из кармана ключ и отпер скрипучий замок. – Смелее, панове. И вот вам, держите…
Он передал Лубенцу чемоданчик.
– Здесь все, как договорились. Внизу пересчитайте деньги и приготовьте товар. Не беспокойтесь, я следом за вами.
Лубенец взял кейс и, не удержавшись от соблазна, приоткрыл его. Только взглянул на тугие пачки денег, плотно прижатые одна к другой, и тут же захлопнул крышку.
– Нет, пан Лубенец, – сказал Ольшанский, наблюдавший за ним. – Великим бизнесменом вы никогда не станете.
– Почему так?
– Любой янки, увидев такие деньги, не сдержал бы своей радости. А вы словно свою получку в сто сорок рублей огребли. Впрочем, если сделка вам не нравится, можете вернуть чемоданчик… – Он протянул руку.
– Э, нет! – Лубенец довольно осклабился и сразу сунул кейс под мышку. – Дело сделано, пан Ольшанский. Как говорят: карте – место!
До этой минуты он еще испытывал какое-то смутное чувство тревоги, но шутка Ольшанского сняла напряжение, незримо висевшее в воздухе. Он легко сбежал вниз по ступенькам склепа вслед за Снегуром.
Десять минут спустя из-за железной двери вышел мужчина в темном плаще и черном берете. Не говоря ни слова, протянул Ольшанскому – Щепаньскому, стоявшему на ступенях, оба кейса и черный пластиковый пакет. Тот взял все это и, проходя мимо рабочих, копошившихся возле могилы бездомных, что-то сказал им. Рабочие молча отставили заступы и двинулись к склепу. Священника и полицейского на кладбище уже не было – уехали…
Мистер Дэвис ждал Щепаньского у ворот. Поляк привычно кинул два пальца к шляпе – отдал честь. Потом протянул пластиковый черный пакет с красной надписью по-английски: «Сэйл 91. Лал Джи». Они вместе подошли к «вольво», забрались внутрь. Дэвис вынул из пакета документы – паспорта, водительские права, технический паспорт на автомобиль, стал разглядывать. Прочитал вслух первую фамилию, усмехнулся:
– Ион Снегур. Богатая фамилия. Как у молдавского президента.
– А-а, – небрежно бросил Щепаньский, – не берите в голову, мистер Дэвис. Все эти Ионы, Мирчи, Михаи – от президента до пастуха – в равной мере конокрады и скрипачи.
– Вы не любите румын?
– Как можно?! – воскликнул Щепаньский с преувеличенным энтузиазмом. – Я люблю людей всех наций. Правда, еще Бисмарк говорил, что румын – это не национальность, а профессия…
