– Алексей Дмитрич…
– Сейчас я для всех, в том числе и для вас, штабс-капитан, командир роты.
– Господин штабс-капитан, свое место я определяю сам и не по своей воле, – обиделся, наблюдая, что места в лодке мне вот-вот не останется, – а посему мне надлежит быть рядом со знаменосцами.
Подобрав рясу, я перевалился через борт. Солдаты приветствовали мое появление радостными возгласами одобрения и помогли мне удобнее усесться, чтобы не мешать болгарам-гребцам. Миранович, глядя на меня, огорченно развел руками, затем вынул из кобуры револьвер и взмахнул им:
– Навались!
Болгары-рыбаки дружно взялись за весла.
Наша лодка вошла в парную сырость тумана и исчезла в нем, только где-то рядом было еле слышно, как скрипели уключины других. Я перекрестил их наперсным крестом. Потом из этих лодок соорудят наплавной мост, и по нему пойдут конница, артиллерия и все то, без чего война – не война. Даже кашевары. Но это будет потом…
На том берегу нас уже поджидали лазутчики, перебравшиеся через реку еще с вечера и сидевшие в прибрежных кустах, они были обязаны не подпустить сюда турецких стрелков, если бы те вознамерились на эту ночь устроить засады.
Изъеденные комарами, продрогшие к утру, они радостно вскидывали руки перед офицерами и докладывали:
– Проспал турок, проспал, ваше благородие!
Несказанно обрадованный Миранович приказал офицерам развернуть солдат в линию и незамедлительно идти вперед:
– Как можно скорее достичь холмов!!! Вперед, братцы, вперед!! Доберемся быстрее, чем турок на нас ринется. Выставим туры в линию и закрепимся за ними. Тогда он нас в Дунай не сбросит. Я правильно говорю?
– Верно, ваше благородие!
– Значит, вперед! Туман густой, нам на руку. Держите локоть друг друга!
Сразу за прибрежными кустами раскинулся широченный луг, на дальнем конце которого колыхавшаяся трава ползла вверх к небосклону. Чем быстрее мы шли, тем быстрее исчезал туман, словно не мог угнаться за нами. Вскоре он стал нам по грудь, и это было удивительное зрелище: казалось, что мы все шагали по облакам, обретая под ногами земную твердь лишь для того, чтобы по этой тверди сойти на многогрешную, многострадальную землю. Далекие холмы упрямо не хотели приближаться. Солдаты с винтовками наперевес длинной цепью уминали луговую траву, иногда цеплялись за дунайское густотравье, падали, и линия редела. Они чертыхались, поднимались и встраивались на свои места в линии, и та принимала надлежащий ей вид боевого построения. Я старался не отставать от Каненберга, высоко державшего полковое знамя. Крест стучал в грудь в такт моим шагам, словно подбадривал: «Вперед, вперед!» Самыми первыми шли те, кто нес туры. Вместе с ними следовали и офицеры.
Приречный луг казался мне какой-то необъятной бесконечностью. Миранович одной рукой придерживая болтавшийся на боку палаш, продолжал размахивать револьвером, подбадривал, торопил. Прапорщик Навуменко, оглянувшись в мою сторону, шумно засопел:
– Не топчите мне каблуки, ваше преподобие! Вот допрем до холмов и там передохнем!
У подножия холмов туман выпустил роты из своих объятий. «Вот еще какой-то миг – и мы будем на вершине», – мелькнуло в моей голове. Это была последняя мысль перед тем, что последовало дальше. Из-за холмов на нас низринулась турецкая конница. Мы были перед ней, как на столе. Ей оставалось только смахнуть нас с его поверхности, чтобы даже крошек на нем не осталось.
