Перед дверью секретаря горкома комсомола, кроме Широчки, стояло ещё пять человек: здоровенный детина, постоянно пускающий струйку слюны на свежевыстиранную рубашку, шустрик, отпускающий смачные подзатыльники детине после каждой струйки, две неприличного вида девицы, нервно курящие сигареты, одну за другой, и опрятного вида мальчик лет так четырнадцати. Комиссия опаздывала на полтора часа.
Наконец, они появились, все трое, с усталыми от комсомольской работы лицами. Они бросили что-то вроде «здрст» на приветствие кандидатов в члены ВЛКСМ и скрылись в кабинете.
– С бодуна ребята, – с сочувствием в голосе сказала одна из девиц.
Широчка не знала, где у них в районе находится Бодун, но, судя по уставшему виду комсомольских вожаков и столь длительному опозданию, она решила, что это где-то очень далеко, и ей стало искренне жаль комсомольцев.
– Надо было пивасика взять, – продолжила тему та же девица.
– Кто ж знал, – ответила ей подруга.
– Может, сходим сейчас?
– А вдруг не успеем?
– За это, думаю, простят.
Но тут дверь открылась, и Паша пригласил всех внутрь. Комиссары располагались все трое за одним столом, покрытым настоящим красным кумачом, а кандидаты уселись на стульчики, стоящие вдоль стен кабинета. Кумач выглядел настоящим воплощением истории комсомола. Подпалины от забытых сигарет и нечаянно оброненных кропалей олицетворяли тяжёлую, а временами мучительно невыносимую жизнь трудового народа в условиях жестокой эксплуатации, которой душили народ помещики и капиталисты. Кровь дефлорированных на кумаче юных помощниц партии олицетворяла кровь борцов за свободу, равенство, братство, и мир во всем Мире. Следы вина служили символом радости побед, а обильное семя комсомольских вожаков олицетворяло светлое будущее.
– Начнём, – сказал секретарь горкома и сделал большой глоток прямо из графина.
– Кто первый? – спросил просто секретарь комиссии.
– Пусть он, – предложил шустрик и вытолкнул детину на середину комнаты. Детина сконфузился, отчего пустил сразу струйку слюны изо рта и большую зелёную соплю из носа. Сопля шумно упала на пол кабинета, и, сконфузившись ещё сильнее, детина громко пукнул.
– Фио? – спросил, морщась, секретарь.
– Не а.
– Что не а?
– Я не Фио.
– Не Фио?
– Он Гном, – ответил за детину шустрик.
– Гном? – удивился секретарь горкома.
– Почему Гном? – спросил просто секретарь.
– Потому что все его гномят, – вновь ответил за Гнома шустрик.
– И как же тебя гномят? – спросил секретарь.
– Кто как, – продолжал отвечать шустрик, – кто поджопник отпустит, кто какашками закидает, а Васька с Петькой, так те его письками затыкивают.
– Как затыкивают? – удивился секретарь.
– Петька в задницу, а Васька в рот.
– Он говорит, что это игра в мороженое, – заговорил, наконец, детина. – А когда я научусь правильно лизать мороженое у Васьки, он мне настоящее купит.
– А тебе нравится эта игра? – оживился секретарь горкома.
– Сначала больно было, а потом привык. Больно мороженого хочется.
– Так любишь мороженое?
– Очень, – детина улыбнулся во всю пасть, и на рубашку упали сразу две струйки слюны.
– У меня больше вопросов нет.
Следующей встали неприличные девицы. Сразу обе.
– Космодемидовская Зоя Гербертовна, – представилась одна из них.
– Надежда Константиновна…
– Крупская? – перебил её секретарь.
– Зачем сразу Крупская? Я Коньячкина.
– Место работы или учёбы?
– Фойе гостиницы «Интурист».
– Должность.
