Наше счастливое время - страница 15



– Ну ничего… вначале все они так. Это и есть первые шаги к надежде. И его слова о том, что он недостоин, тоже хороший признак… – пробормотала тетя, непонятно к кому обращаясь.

Она, и без того маленького роста, казалось, усохла еще больше. Возможно, этой репликой она попыталась убедить саму себя в том, что не все потеряно. Я непроизвольно бросила взгляд на картину Рембрандта: раньше срока потребовав у отца часть своего наследства, младший сын пустился во все тяжкие. Промотав все и оказавшись у свиной кормушки, он вернулся к отцу, прекрасно осознавая, что не имеет никакого права более зваться сыном. Именно поэтому его слова: «Отче! Я согрешил перед Небом и пред тобою!» – были искренними. Художник позаимствовал сюжет из Священного Писания и хотел показать любовь отца, простившего сына, и неподдельное раскаяние сына, преклонившего колени. На картине руки отца нарисованы по-разному: одна – мужская, другая – женская, ведь Бог сочетает в себе и мужское, и женское начало. Я вспомнила, чему нас учили на уроках живописи. И дураку понятно, с каким умыслом картину повесили именно здесь.

– Чон Юнсу… Он все еще сильно буянит? – поинтересовалась тетя.

– И не спрашивайте, сущий кошмар! В прошлом месяце на прогулке чуть не прикончил главаря мафиозной группировки: затеял драку, схватил заслонку от растопленной угольными брикетами печки, стоявшей на краю стадиона, – за что отсидел полмесяца в карцере, вчера только вышел. Благо мы вовремя приметили, а то дело точно отправили бы на пересмотр. Хотя чего там еще пересматривать… К вышке уже ничего не добавишь. Он даже в карцере умудряется куролесить… Грех, конечно, говорить такое, но эти смертники все нервы вытрепали. Подумаешь, убьет здесь еще кого-нибудь, ему-то что – все равно смертная казнь. Так умереть или этак, приговора не миновать. Поэтому обычные преступники живут оглядываясь, ходят по струнке, а смертники выделываются – царьков из себя изображают, веселятся на всю катушку. С августа прошлого года казней не было… Они, видимо, чувствуют, что подходит их время, вот и вытворяют что-нибудь. Ведь, как правило, о приведении в исполнение объявляют в конце года, а после на несколько месяцев наступает затишье… Сейчас Юнсу – один из самых буйных…

Тетя Моника помолчала, а потом проговорила:

– Но все-таки сегодня он пришел сюда и, несмотря на то что я пишу на редкость длинные письма, отправил мне ответ… – Она сказала это с мольбою, будто бы пытаясь найти хоть какую-то зацепку.

– Да не говорите! Признаться, я тоже немного удивлен. В прошлом месяце пастор передал ему Библию, а он ее в клочья порвал и сейчас, похоже, использует как туалетную бумагу. И так уже третью подряд, если мне память не изменяет, – ответил офицер с ухмылкой.

Я прыснула от смеха. Если бы не испепеляющий взгляд тети, я бы еще от души посмеялась, но пришлось закрыть рот и сделать серьезную физиономию. Прям бальзам на душу – Юнсу отомстил ей вместо меня за ее слова о «помойке»… Ведь он разорвал Священное Писание и спустил его в унитаз – похлеще, чем выбросить в мусорку, а для нее Библия была самым ценным, что есть на свете… Однако, судя по обстановке, сейчас был не самый подходящий момент, чтобы выказывать свое злорадство. И тетя, и охранник выглядели озадаченно, всем видом показывали, что им не до шуток.

– Знаете, когда я утром пришел к нему сказать, что вы навестите его, и спросил, как он поступит, я заметил, что он задумался. А потом спросил, сколько вам лет. Я ответил: «За семьдесят…» Поколебавшись, он, к моему удивлению, согласился прийти.