Початая бутылка водки первой оказалась на развёрнутом полотенце. Топорик, спички, вода и прочие походные мелочи последовали за ней следом. Иван долго вертел в руках банку рыбных консервов, дотошно изучал её этикетку, протирал крышку, наконец, облизнул покоробленные губы и решительно отложил её в сторону. Быстро темнело, а костром ещё и не пахло. Вскоре в этом нетронутом месте появилось очертание чего-то нового: полусгнившие куски ствола, сложенные колодцем, окружали корьё и сухие ветки, а наверху, словно голова медузы Горгоны, красовалась большая коряга с торчащими во все стороны корнями-змеями – очаг был готов.
Неровная струйка дыма робко дрогнула и, окрепнув, потянулась вверх, настраиваясь на рождение новой жизни. Вскоре огонь уже праздновал своё появление, лихо отплясывал, выбрасывая в темноту горячие, сверкающие и полные надежд искры.
– Сейчас, сейчас! – Иван открыл бутылку и посмотрел вверх, кивнул головой, приветствуя невидимого собутыльника. – Будем… За Нашу победу!
Глотнув из горлышка, он насадил грибы на свежесрезанные ветки кустарника, закрепил их над огнём, снова присосался к бутылке и уткнулся взглядом в танцующие языки яркого пламени.
– Вот так и мы, огонёк, танцуем, пока силы есть, а когда одни угли на душе, особо не попляшешь, – Иван тяжело поднялся на ноги, – ничего, я тебе помогу, ты-то ещё точно потанцуешь.
Человек шагнул в темноту и вскоре вернулся с охапкой толстых сухих веток. Обрадованный огонь затрещал свежей закуской и выбросил сноп искр прямиком к проснувшимся звёздам. Иван запрокинул голову и припал губами к горлышку опустевшей бутылки. Он подождал, когда последняя капелька, доверившись судьбе, навсегда оторвётся от своего временного убежища, чтобы в приступе безумной радости соединиться с его бурлящей кровью, и пододвинул отгоревшую ветку огню:
– Кушай!
…В немигающих глазах мелькали красные мотыльки, прыгали, скакали, бесновались. Иван всё дальше продвигал горящую ветку, ещё дальше и ещё, пока не «ойкнул» от нестерпимого жара. Рядом появились две тонкие веточки. Они легонько играли с огнём, касались его языков, дразнили, благодарно принимая пламя своими острыми кончиками. Иван медленно провёл по ним взглядом до маленьких кулачков, крепко сжимающих ветки, потом показались синие рукава детской ветровки…
– Папа, смотри, у меня светлячки пляшут! – Петя пошевелил обугленными веточками.
– Что? – Иван зачарованно смотрел на маленькие огоньки.
– Светлячки! Светлячки! Светлячки! У меня живые свет-ля-чки! – Петя подпрыгнул и пустился в пляс вокруг костра, заставляя мерцать в темноте концы обгоревших веток. – Смотри, цифра восемь! Ля – ля – ля! Цифра восемь у меня!
Иван резво вскочил на ноги, выхватил горящую ветку и, со свистом рассекая воздух, замахал ей в разные стороны, вычерчивая звёзды, круги, треугольники:
– Ну, а вот так ты умеешь? Ха-ха-ха! – Иван, как одержимый, бегал босиком вокруг костра, – а у меня в руке светляк! Огромный огненный светляк! – наступал на красные угли, но не чувствовал боли, продолжая свой безумный пляс, – и он не Гитлер, не Поляк! Огромный розовый светляк!
Вдруг Иван остановился и растерянно огляделся по сторонам:
– Петя, ты где? Пописать, что ли, пошёл? Не уходи далеко, ладно? А то волчары поганые сожрут, на хрен, и косточек не оставят!
Тревожная тишина ответила Ивану глухим звоном, но он не успел испугаться, дрожащий свет костра высветил очертание свёрнутого калачиком сына. Он лежал на расстеленном полотенце, рядом с берёзкой:
