– Здравствуй, великий хан.
– Здравствуй, княжич, – не скрывая усмешки, свысока бросил Тохтамыш. – Не любишь ты кланяться, как я погляжу, так? – В узких глазах его хитро поблескивали острые огоньки. – Даже когда царь перед тобой?
– Что ж ты ко мне так немилостив, великий хан? Вижу-то я тебя каждый день, да по десять раз, а то и по двадцать. Голова отвалится – все время поклоны земные бить.
Добрыня, потемнев лицом, прошипел в сторону княжича:
– Хватит пререкаться!
– А зачем я тебе без головы нужен-то буду? – как ни в чем не бывало продолжал Василий. – Тем более, батюшке моему?
Тохтамыш решал, рассвирепеть ему или нет, но в конце концов рассмеялся откровенной дерзости юнца:
– Остер ты на язык! А в церкви ты поклоны бьешь, и на коленях стоишь часами, не так ли, княжич? И не считаешь, сколько раз кланяешься. Или обманули меня, кто видел тебя?
Княжич Василий вздохнул:
– В церкви Бог живет христианский, великий хан. Он есть любовь, как Ему не поклониться? Не встать перед Ним на колени? А за гордыню Он и наказать может. Но гордецы в церковь не ходят, так мне митрополит Киприан говорил, они собою всегда довольны.
– А я не могу наказать? Со всей строгостью? Царской? Как думаешь?
Все затаили дыхание.
– Не дразни басурманина! – вновь зашипел Добрыня. – Нрава его не знаешь?!
– Ты можешь, – рассудительно кивнул князь Василий. – Голову отсечь, конями разорвать, в кипятке сварить. Но то телу смерть будет, а не душе. Тело смертно, душа вечно живет. Так мне митрополит Киприан говорил. Просто я раньше к своему Богу попаду, в дом наш небесный, вот и все. А Бог, если что не так, он-то душу карать будет, а это куда страшнее. И потом, любой верный христианин готов пострадать за Бога своего, как и сын Его страдал на кресте за всех живущих людей.
Тохтамыш не скрывал восхищения рассудительности юнца.
– И на все у тебя ответ есть, подумать только! Умен ты, это хорошо. И отец твой умен, было в кого пойти тебе, княжич Василий. А мне умные слуги ой как нужны! И подле меня и на границах моего царства. И все же слезь с коня и встань передо мной на колени, как я велю. – Теперь он точно не шутил. – Исполняй.
– Да будет твоя воля, – кивнул Василий. – Ей, слуги мои, и вы следуйте моему примеру. Слезайте с лошадей и вставайте на колени перед великим ханом.
Добрыня быстро выпрыгнул из седла, последовал его примеру и Митька. И только потом уже – Василий. Все втроем встали на колени перед Тохтамышем и склонились ниц.
– Добро, – бросил хан. – Верные слуги! Поднимайся, княжич Василий. Верю я твоему слову и слову отца твоего, что будете служить мне не за страх, а за совесть. Поднимайтесь же, говорю, хватит дорожную пыль глотать.
Трое русичей встали с колен, отряхнули с одежд рыжую сарайскую пыль.
– А дар примешь от нас? – спросил Василий Дмитриевич.
– Какой такой дар?
– Мешок с гусями побитыми?
– Приму, княжич. Как не принять? Ахмат, твои птицы гусей били? – кивнул он на двух соколов в клобучках.
– Да, великий хан. Хороши птицы. Охотники!
– Отвезите мне во дворец. Буду рад отведать ваших гусей, – бросил Тохтамыш. – Завтра, княжич Василий, жду тебя к себе. Жаль, что мал ты, и не могу сполна одарить тебя, как взрослого мужчину: самоцветами, не нужны они тебе пока, или искусными в любви наложницами. Те и подавно пока не надобны. Но ничего, – хитро усмехнулся он, – пролетят несколько лет, и сам попросишь у меня этих подарков. Недалек тот день. Прощайте! – бросил Тохтамыш, и его кавалькада проследовала дальше по улицам Сарая.
