Тяжело дышащий, ранящий своими рваными движениями, мужчина, наконец, умудрился втиснуться между ее разведенных ног и смаху вонзился в неподвижное хрупкое тело. Зажмурившись, Шинджу лишь вздрогнула под ним, и стиснула зубы. Ничего кроме глухой боли от его ударов где-то внутри она не ощущала. Только бы быстрее закончилось!
Следующий насильник сменил первого, и пытка продолжилась. Ни открыть глаза, ни разжать стиснутые зубы Шинджу не могла. Каждая мышца казалась натянутой до предела и готовой разорваться. Но несмотря на удары по лицу и унижающие ее движения внутри того чужеродного и невыносимо жестокого, что причиняло ей боль, она не плакала. Вдруг в этом хаосе, смраде из пота, крови и запаха семени ей почудился какой-то свежий, необычайно легкий аромат цветов. Мотнув головой, женщина ощутила, как лица коснулся шелковый обрывок ее платья. Еще недавно она благоухала цветами, а теперь стала растоптанным бутоном в каплях пота, крови, слюны…Но настоящий ад был еще впереди.
– Мама! – этот визг заставил Шинджу распахнуть глаза.
Ясу, ее дочь, как щенка или куклу волокли несколько человек.
– Заткнись, сучка!
Девушку бросили на пол, и она застыла в оцепенении, в любой момент готовая к удару. Один из воинов стал на колени и резко потянул ее за ноги, заставляя опрокинуться на спину. Рука его скользнула под платье юной японки. Та попыталась схватить насильника за запястье, но получила звонкий шлепок по лицу. Разметавшиеся волосы закрывали ей глаза, в панике Ясу брыкалась и верещала, ударяя туда, куда могла достать. Но ее точно также как и мать почти пригвоздили к полу несколько пар рук. Сидевший у ее бедер мужчина теперь мог безнаказанно ощупать ее тело. Рот девушки был зажат чьей-то ладонью, но глаза выражали смесь из ненависти, ужаса и боли. Незнакомец, которому, кажется, доставляло удовольствие издеваться над беспомощной жертвой, убрал руку.
– Она девственница. Я буду первым.
– А я следующий!
Шинджу все видела…. Собственное унижение и боль уже не имели значения. Когда очередной насильник извлек из нее свою обмякшую плоть, она даже не ощутила этого. Женщина только теперь почувствовала, как что-то горячее щекочет ее виски. Слезы, смешиваясь с потом, исчезали в прилипших к коже, черных, как антрацит, волосах. Ясу уже не кричала, а лишь издавала какие-то хриплые болезненные стоны…
Когда среди всего этого гула, похожего на пчелиный рой, над ней возвысился человек, после короткого приказа которого державшие ее руки разжались, Шинджу порывисто поднялась и села на пятки. В обрывках шелка, почти обнаженная, с разметавшимися волосами, которые целомудренно укрыли ее, будто плащ, она вдруг почувствовала, как ото лба, огибая бровь и глаз, по щеке к подбородку струится несколько капелек. Будто в тумане поднесла руку к лицу и коснулась щеки – на пальцах оказалась кровь. Видимо кто-то из насильников рассек ей кожу у самой кромки волос кольцом или браслетом… Перед глазами все поплыло. Превозмогая тошноту, она смогла лишь пробормотать: «Моя дочь…» покачнулась, и, наконец, потеряла сознание.
«Отпустите! Отпустите мою Ясу!» – госпожа Хоши проснулась то ли от собственного полукрика-полустона, то ли от мужского голоса, доносившегося до нее словно сквозь толщу воды. Когда открыла глаза, вскрикнула, увидев над собой лицо, обрамленное темными волосами. От сильного прилива чувств сердце подскочило и ухнуло вниз, но в следующее мгновение наваждение отступило, и Шинджу осознала, что это был сон, а на нее в немом замешательстве смотрит граф де Вард. Он явно еще не ложился, поскольку оставался в костюме, лишь снял камзол.
