– Так вот зачем бабам слезы, – всхлипнула она и вытерла глаза. – Душу омыть и освободиться от боли. Повезло, что я не мужчина… Ну, вперед!
И поползла вверх по тропинке, хватаясь за землю, за толстые корни каких-то деревьев.
Один корень оторвался, другая рука скользнула, и Новосильцева поползла вниз. Остановилась у кромки воды. Перевела дух и принялась карабкаться снова. Наконец добралась до края косогора и упала на землю грудью.
Отойдя немного, села на траву, лечь не решилась – точно знала, что не встанет.
И вдруг вспомнила, что у неё на руке должны быть любимые швейцарские часики. И обрадовалась: на месте они, идут прилежно, показывают четыре часа пополудни. Потом долго, страдая до боли, рассматривала свежую дыру на правом чулке, на колене. Вздохнула, утешая себя: «Скоро новые куплю. В Париже. Пятьдесят пар сразу. Но сначала на тракт».
Медленно пересекла широкую грунтовую дорогу, по которой ветер гонял тонкую желтую пыль. И села на траву у обочины, в тени огромной лиственницы.
– Что же… Справилась. Так будет и завтра, и всегда.
Глянув на часы, она обнаружила, что прошло двадцать минут. Надо идти.
Она с трудом поднялась, но едва прошла пять шагов, как её насквозь пронзила страшная боль в животе. Новосильцева тонко вскрикнула, словно цыпленок под ножом, оседая на землю. Обморочная тьма накрыла собой и её, и боль в животе.
Очнувшись, почувствовала легкий холодок на висках, в лицо брызнул дождик – тонкий и мягкий. Потом услышала топот копыт, скрип тележных колёс, ощутила острый запах лошадиного пота и свежего сена.
Она открыла глаза и увидела, что на нее в упор смотрят чужие глаза – серые, прищуренные, под седыми бровями, озабоченно сдвинутыми. Ниже толстый нос с кустиками седой шерсти в каждой ноздре, еще ниже – широкая, лопатой, крестьянская борода, черная, блестящая, тронутая сединой.
Мужик брызнул ей в лицо воды из глиняной кружки и сказал:
– Вот и слава Господу, пообмогнулась… Слышишь меня, барышня? Видишь?
Проглотив комок в горле, Новосильцева кивнула. Где-то она уже видела этого мужика, и, кажется, недавно.
– Чегось ты здесь, барышня? – спросил он.
Теперь Новосильцева разглядела и высокую суконную шляпу на голове крестьянина и вздрогнула: это был тот самый старовер-начётник, у которого Яковлев спрашивал дорогу. Уже тогда мужик Новосильцевой очень не понравился, а сейчас она и вовсе испугалась.
– Что ты здесь? – повторил мужик. – Почему-от сама? Где твои? Куда подевались?
Она молчала, продолжая мелко дрожать.
– Да не робей ты, не съем, чай, – усмехнулся крестьянин. – Попьёшь?
Он поднес кружку к её губам, она сделала несколько глотков тепловатой воды.
– Бросили тебя одну? – снова спросил мужик. – А если чехи? Такую зазнобистую не упустят.
– Не знаю… – прошептала она.
Мужик вышел на дорогу, глянул направо, налево – ничего не увидел. К нему сзади подошла лошадь и толкнула хозяина мордой в спину.
– Погодь чуток, Мушка, – сказал крестьянин и погладил лошадь по нежному розовому храпу. – В сей же час пойдем.
Ответ Мушке явно не понравился и лошадь, задрав хвост, вывалила на дорогу несколько жёлто-зелёных яблок. От них пошёл пар.
Мужик снял шляпу, вытер ладонью лысину и вернулся к Новосильцевой. Оглядел её, задержавшись взглядом на дыре в чулке, покачал головой.
– Да тебя обидел кто? – тихо спросил он.
Она всхлипнула и кивнула, вытерев ладошкой слезы.
– Господи, – сказал крестьянин и глянул на небо. – Покарай злодеев по твоей правде, если люди не смогут.
