Коннер, с веселым удивлением на лице, поднялся и повел меня к началу очереди.
– Башни Гаррисона – мое любимое здание. Самое-самое любимое, честное слово, – выпалила я, переступая через металлический порожек и входя в самолет.
– Ладно, женушка, давай-ка на тон ниже. – Он уложил свой и мой чемоданы на багажную полку, а я от возбуждения едва обратила внимание на его любезность.
– Там такие линии, такая симметрия… А как интересно вы расположили полуэтажи… – тараторила я, захлебываясь словами.
Мы сели рядом, устроились поудобнее. И он положил ладонь на мою руку.
– Ты что, шутишь? – сказал он, кинув взгляд вокруг. – Тебя кто-то подговорил? Нужно быть чокнутым, чтобы иметь любимое здание, тем более из спроектированных мною. Таких людей просто не бывает.
– Да нет. Никто меня не подговаривал. Я как раз из тех чокнутых, правда-правда.
– Так ты, что, тоже архитектор?
Его вопрос прожег меня насквозь. Я нахмурилась, почувствовав, как между бровей пролегла отвратительная складка, из-за которой, по утверждению мамы, у меня рано появятся морщины. Ну да, формально я – архитектор. Или могла бы им стать. Но я не привыкла рассказывать о своих неудачах симпатичным попутчикам в самолетах. И я ответила:
– Скажем так: я увлекаюсь архитектурой. – Так и есть. С этим не поспоришь.
– Позвольте предложить вам напитки перед взлетом, мистер и миссис… – Голос стюардессы сошел на нет.
Коннер одарил ее обаятельной улыбкой, которую за последние несколько минут я стала воспринимать совсем иначе. Если сначала мой случайный знакомец вызывал у меня праздный интерес, хоть и немного раздражал, то сейчас я была под впечатлением от встречи со знаменитостью.
– Дорогая, ты уже решила, что возьмешь мою фамилию? – спросил он.
Несколько минут назад я ответила бы «нет», но теперь…
– М-м, да. – Я посмотрела на бортпроводницу. – Джулия Говард звучит неплохо, правда?
Коннер рассмеялся и стиснул мою руку.
– Мне индийский пейл-эйл, а Джулии… – Он повернулся ко мне.
– Милый, ты же знаешь, – игриво отвечала я, внезапно почувствовав, что у меня кружится голова, – перед взлетом я всегда пью розовое вино.
Коннер снова посмотрел на бортпроводницу.
– А знаете что? У нас сегодня особый день. Принесите-ка нам шампанского.
У меня в голове теснилась масса вопросов к одному из выдающихся архитекторов США, который к тому же оказался не лишенным чувства юмора и весьма доброжелательным человеком. Пусть сегодняшний день пошел не так, как я планировала, но все равно завершится он шампанским, которое я буду пить с симпатичным мужчиной. Самолет оторвался от земли, в воздухе нам предстояло провести четыре часа. Казалось, мои проблемы остались где-то далеко-далеко, и впервые за долгое время у меня возникло ощущение, что все возможно.
Корнелия. В последним путь. 6 марта 1914 года
Тринадцатилетняя Корнелия Вандербильт всегда предпочитала жить в Эшвилле, а не в Вашингтоне, и все же особняк на Кей-стрит был для нее родным домом. Но теперь, ощущая в груди бешеный стук сердца, она осознала, что отныне никогда не будет чувствовать себя здесь как дома.
– Папа! Папа! – в отчаянии вопила Корнелия, тормоша отца за плечо.
– Джордж! – пронзительно вскрикнула Эдит, прижимая ладонь к лицу мужа. Увы, тот не реагировал.
Корнелия с Эдит только что поднялись на второй этаж. Они принесли Джорджу стакан воды с газетами и увидели, что он лежит в постели в неестественной позе, без признаков жизни.
