Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630 - страница 23

Цезальпин явно мог что-то сказать миру. Но так же очевидно, что он мыслил устаревшими категориями. Гуманизм отнюдь не редко приводил к таким перегибам, как в случае с Цезальпином, который так стремился спасти Аристотеля от нападок очернителей, которых в последней трети XVI века стало больше, что сам не сумел создать ничего особенно значимого. Он ничего не дал своим современникам, что они посчитали бы существенным. И возможно, были правы. Цезальпин для своего времени был реакционером, если не ретроградом. Трудно сказать, как можно было использовать его заключения в области ботаники. Он был оригинален и прозорлив, стараясь выявить общий принцип в ботанике и зоологии, создать биологию за двести лет до того, как Тревиран и Ламарк придумали такое слово. Однако его сравнения в высшей степени наивны, а в то время, вероятно, казались излишне виталистическими и телеологическими, и это в веке, который предпочитал, чтобы витализм был более мистическим или безмолвным. Ботаники имели все возможности создавать новые травники и приступить к поиску успешных методов классификации растений по структуре. Физиология Цезальпина не могла найти поддержку в такой ситуации. Анатомия – животных и растений – была первым и основным фундаментальным требованием для создания научной зоологии и ботаники. Здесь XVII век выиграл меньше от естественных историков, чем от врачей, изучавших человеческую анатомию и использовавших для сравнения анатомию животных. Например, о холоднокровных животных стало больше известно из трудов Гарвея, выполненных в связи с исследованием кровообращения (главным образом проблема человеческой физиологии), чем из описания змей, на протяжении столетий включавшихся в книги по естественной истории. Медицина воздала животным по заслугам за их длительное использование в науке для нужд людей.

Прежде всего я хочу, чтобы вы убедились, что человек, работу которого я сейчас рассматриваю, во всех областях знаний и во владении астрономией не ниже Региомонтана. Я бы скорее сравнил его с Птолемеем, не потому, что считаю Региомонтана ниже Птолемея, а потому, что мой учитель разделяет с Птолемеем счастье завершения с Божьей помощью переустройства астрономии, которую тот начал. А Региомонтан – увы, жестокая судьба – покинул этот мир раньше, чем успел возвести свои колонны[16].

Николай Коперник родился в 1473 году, когда «Альмагест» Птолемея еще не был напечатан. В 1496 году Коперник, завершив учебу в университете Кракова, отправился для продолжения образования в Италию. В это время «Альмагест» все еще можно было прочесть в виде манускрипта (большинство манускриптов находилось в Италии), а «Эпитома» Региомонтана как раз печаталась. Коперник родился в мире, где астрономы двигались на ощупь, отыскивая путь к реформам, а получил образование в мире, где к ним был сделан лишь первый шаг, – овладение птолемеевой астрономией. К тому времени, когда Коперник завершил вводную часть обучения в области астрономии, его учителя уже начали признавать: хотя интенсивное изучение «Альмагеста» – предварительный этап, необходимый для продвижения вперед, знать только то, что знал Птолемей, – недостаточно, чтобы вдохнуть новую жизнь в астрономию.