Сейчас его слова несколько раздражают, внутри больше волнения зреет из-за надвигающегося разговора с деканом.
– Вань, я обняла тебя только потому, что привыкла. Это ничего не значит. Мы с тобой дружим целую тучу лет, очень сложно враз все перечеркнуть, обходить тебя стороной и не замечать.
Ваня смотрит и не верит. Он действительно думал, что после минутных обнимашек в момент моей слабости я мигом закрою глаза и все прощу?
– Привыкла, значит… Может, тогда не стоит отвыкать?
Улыбается чуть коряво, но хотя бы не злится за сказанное.
Вновь его руки на моих плечах, которые перемещаются по спине и муторно гладят. Костя также обнимал Назарову.
– Я пойду, – чуть отстраняюсь.
– Алена, знай, что я тебя во всем поддержку. Подставлю дружеское плечо, раз пока мы вернулись к этой стадии.
Киваю и увожу свой взгляд.
Дважды постучав, открываю дверь декана и захожу. Даже не дышу. Кожа вся пылает от жуткого переживания. Вся жидкость испарилась из тела и меня начинает мучить суровая жажда.
Кабинет декана большой и светлый, а сам он сидит в огромном кожаном кресле под стать ему: крупному, тучному и высокому мужчине.
– Ольшанская Алена Олеговна? – спрашивает звонко, как сотни церковных колоколов в праздники. Оглушает, а по спине собрание мурашек вырисовывается. Ненавижу это состояние тотальной беспомощности и охватывающего с ног до головы страха.
Блею свой ответ, взгляда отвести от него не могу. Он же может и отчислить меня?!
– Она это, она! Явилась! Что сейчас такая тихая, Ольшанская? Как волосы выдирать, так ты вон какая бойкая!
Перевожу взгляд влево и вижу Назарову, которая покрылась красными пятнами. Ее лицо искривлено гневом и ненавистью. Им причина я. Теперь Карина не такая красивая как была на фотографиях в своем аккаунте.
Это радует, прости господи.
Около Карины высокий, но очень худой мужчина. Как мой папа. Но Олег красивый, сильный, он офигенный, а этот… суровый, и взгляд у него едкий, как въедливый дым.
В кресле цепляю знакомый образ. Уголки губ сами ползут вверх, сердце ускоряет ритм, что и не угонишься.
Потом резкое торможение и сильный удар в голову. Меня пронзает острая мысль, от которой становится дурно.
Костя.
Он пришел, чтобы защитить Карину?
Хотелось бы выбежать из этого кабинета, забиться в угол, по-детски заплакать и позвонить папе, чтобы защитил. Уверена, попроси я о помощи, он бы примчался вмиг и “поставил бы раком всех этих упырей” – его цитата, которую подслушала однажды, когда он с кем-то общался по телефону.
Во мне нет папиной крови, но я Ольшанская. И пусть мне страшно, я стараюсь смело смотреть в глаза каждого здесь сидящего. Кроме Костика. На него взгляда боюсь поднять. Адски переживаю, что смогу увидеть там разочарование.
– Что ж, мы готовы выслушать вашу версию, Алена Олеговна. Карина Мирославовна уже рассказала свою.
Прохожу в центр кабинета и останавливаюсь. Чувствую себя маленькой, провинившейся девочкой.
– Мы с Кариной встретились случайно в холле. Завязался разговор, и я вырвала ей волосы. Не сразу, конечно. А после ее слов.
– Каких?
Запинаюсь, важны не столько слова, сколько подтекст и тон, с которым она говорила. А объяснять это сейчас, все равно, что объяснять шутку из анекдота – бессмысленное и неблагодарное занятие.
– Что я не малышка, – звучит глупо. Уже слышу снисходительный смех отца Карины и декана.
Назарова довольно скрестила руки на груди и высокомерным взглядом посылает меня далеко.
