Родители слушали высокие слова, вытирали слёзы, поднимали головы, их сердца наполнялись гордостью за своих сыновей-героев, отдавших жизнь за Родину.
Мне невыносимо больно было смотреть в глаза Борькиных родителей, в которых, казалось, застыл немой вопрос: вы нам правду говорите или чего-то недоговариваете? Сердца родителей чувствуют фальшь, и командование приложило все усилия, чтобы скрыть от них правду, которая, возможно, оказалась бы для некоторых убийственной.
Сердце моё разрывалось, в глазах стояли слёзы. Но я тогда не решился, предательски опустив голову, молча проплёлся мимо. Родители верили всему, что было сказано, гордились своими сыновьями, считали их героями. Имел ли я право в тот день, как тот карниз, обрушить эту их веру? Не знаю…
Много лет прошло с того скорбного дня, но до сих пор укоряю себя, обвиняю в трусости и малодушии. И этот печальный рассказ, возможно, есть итог моих сомнений и переживаний, дань памяти, вызревшая, вырвавшаяся наружу боль, требующая: расскажи людям, как всё было, без намёков, без утайки, прямо и честно! Об этом же давно просят меня во снах и те трое. Слышу – кричат, взывая к моей совести: «Мы погибли нелепо, глупо, не в бою, не так, как могли бы, как должны были, как мечтали, если уж суждено было нам безвременно умереть! Виноваты не только и не столько мы, как это пытались представить. Нас убили Халатность, Показуха, Равнодушие, и эти преступники не названы, не наказаны, не покаялись, по их вине до сих пор погибают такие же, как мы. Расскажи о нас правду!»
Могила Бориса находится на старом кладбище нашего посёлка, недалеко от могилы моей бабушки, Анастасии Михеевны. В редкие приезды стою перед его могилой недолго. Не могу. Стыдно и обидно. Тогда, в декабре 1972-го, вернувшись домой по окончании срочной службы, встреч с его родителями избегал, опасаясь страшных и мучительных для меня вопросов. По этой и некоторым иным причинам пробыл дома недолго. Через неделю, собрав в дембельский чемоданчик свои вещи, попрощавшись со всеми, словно убегая от самого себя, шагнул в поезд и уехал в другой город, где живу и поныне. Но живу ли? Может, только существую с этой тяжкой ношей…
Ну так как? Назовёшь ли ты, Уважаемый Читатель, меня бессердечным теперь, в нашем времени, когда родственники и друзья погибших ребят, прочитав этот рассказ, узнали правду?
Говорят, время лечит. Поставь себя на моё место, подумай и не спеши осуждать…
Твёрдо уверен лишь в одном: по истечении отпущенных мне судьбой лет, на излёте души, покинувшей бренное тело, звякая о медяшки созвездий, сопровождаемый ангелом, предстану перед Творцом на Суд Совести. Многое с меня спросится, промелькнёт ускоренной кинолентой передо мной вся моя грешная жизнь, вгоняя в стыд и раскаяние отдельными эпизодами, обвиняя в лени, малодушии, трусости, гордыне и прочих смертных грехах. Мелькнёт и этот эпизод, суд над которым, наверное, будет суровым и неоднозначным. Спросят: «Где ты был раньше? Почему молчал?» Не смогу ответить. Рад буду уже и тому, если вина моя, пусть частично, но будет снята хотя бы за то, что в земной жизни, как мог, выполнил их просьбу.
Правда, не ясно ещё: придут ли с повинной, покаются ли, понесут ли заслуженное наказание названные здесь, в моём свидетельском показании, те трое преступников – Показуха, Халатность, Равнодушие, по вине которых погибли ребята? В том, что они преступники, я уверен. Но допускаю, укажут мне многоопытные адвокаты: «Это – всего лишь ваше частное мнение. Для следствия и суда они пока даже не обвиняемые и не подсудимые. Более того, в деле вообще нет ясности, одни абстракции и голословные обвинения. Где ваши доказательства? Предъявите улики!»
