* * *
Противник постепенно подбирается к городу, пытается взять его в кольцо. Но мы не сдаёмся и не сдадимся. Мы – на своей земле. Нам некуда отступать, за нами – родители, жёны и дети. Мы отстаиваем их жизни, их будущее, право на существование всего нашего народа. И мы непременно победим!
Плотность обстрелов и количество раненых растёт. Всё чаще к нам привозят гражданских. Чудовищно, что страдает столько мирного населения…
Старушке – девяносто два года. Она у нас третий день. Ранение средней тяжести, но сердце справляется плохо. Вся семья погибла у неё на глазах, и женщина очень страдает. Но держится молодцом, показывая другим пример, как нужно цепляться за жизнь.
- Внучок, ты уж обязательно вылечи меня, – хватает меня за руку во время обхода и заглядывает в глаза. – Я Вторую мировую пережила, и эту должна пережить. Я непременно должна увидеть, как судят этих супостатов… Хочу уйти на тот свет, зная, что ироды, убившие моих внуков и правнуков, наказаны и получили по заслугам.
Раненых всё больше. Впервые сталкиваюсь с постулатом медицины катастроф: если невозможно оказать помощь всем нуждающимся, то необходимо помочь в максимально короткие сроки как можно большему количеству пострадавших, имеющих шанс выжить. Об этической стороне сортировки задумываться страшно. Возможно, мне не хватает опыта, но кажется, что вероятность уцепиться зубами и остаться на этом свете есть у каждого.
- На вторую горбольницу сбросили авиабомбу! – кричит интерн, дежурящий в приёмном отделении. – Часть везут к нам.
- Почему к нам? А куда мы будем ребят с передовой принимать? – ворчит заведующий отделением майор Максименко. – Бардак!
- Товарищ майор, приказано принимать гражданских.
И без приказа все понимают масштабы трагедии. Вторая горбольница – огромное современное девятиэтажное здание. В мирное время там получают лечение до тысячи пациентов. Если к этому добавить медперсонал и людей, которые прячутся в подвалах больницы, то, по грубым прикидкам, пострадать могло гораздо более тысячи человек.
Почти сразу становится ясно, что оказать помощь всем поступающим мы не в силах. Травмированных слишком много.
Самое страшное в жизни – смотреть в глаза умирающему человеку и видеть в них мольбу о помощи и надежду. И, превозмогая отчаяние, колоть обезболивающее и оставлять умирать. Потому что по всем признакам шансов выжить у него немного, а я обязан помочь тому, у кого их больше. Чудовищно…
- Куда ребёнка? – басит Максименко. – Совсем обалдели? У нас военный госпиталь, а не детская больница!
- Так ведь не довезём же, – устало оправдывается фельдшер “скорой помощи”.
Парень, как и я, ещё молод и мечтает помочь сразу всем.
- Вези в детскую! – приказывает Максименко, но всё же осматривает малыша и добавляет обречённо. – Всё равно мы ему не поможем…
Мы не всегда понимаем причины своих поступков, не всегда потом можем объяснить, что именно побудило нас совершить то или иное действие. Наклеив стикер с пометкой на очередного раненого, я бегу за этим ребёнком.
- Погоди, – останавливаю фельдшера. – Я его возьму.
- Спасибо, – парень поднимает на меня глаза, полные надежды, будто это – его родной сын.
- Доценко! – ревёт начальник. – Я запрещаю! Приказываю следовать инструкции!
- Товарищ майор, под мою ответственность! Разрешите попробовать?
- Не разрешаю!
Но я его не слушаю и тащу носилки в сторону операционных. Получить выговор, ослушавшись приказа, – ерунда по сравнению с воронкой, закручивающейся внутри при мысли, что счёт у малыша идёт на минуты.
