Князь словно не слышал этих слов, продолжая размышлять о своем.
По сути, Федора с полным правом можно было б называть не князем, а князьком. Киев давно утерял свое значение торгового и политического центра, оставаясь после многочисленных татарских разорений малолюдной и бедной вотчиной. Дружина была слаба и воровата, княжьи подати, собираемые с простого люда и проезжих купцов, лишь тонким ручейком питали закрома киевского держателя. Он был собачкой на побегушках у наместника Миндовга Гольшанского. Он вынужден был по-прежнему отдавать выход татарским баскакам. Приграничное положение Киева между великой Ордой и стремительно набирающей силу Литвой, наголову разгромившей два десятка лет назад предшественника Федора – князя Станислава в союзе с Олегом Переяславским и ордынскими тысячами на реке Ирпени, вынуждало лавировать, быть внешне покорным, деятельным и… нищим! Серебро московского странника заранее было обречено на изъятие…
– Я вот что решил! – заговорил наконец Федор. – Отправлю-ка я гонца к Миндовгу. Пусть далее у него голова болит! Скажет отпустить – отпущу, скажет к нему доставить – доставлю. А вы пока в порубе посидите, ребятушки. Как, доволен?
Что еще оставалось делать Ивану, как не кивнуть головой. Но Федор был тертым калачом.
– Вот и славненько! Ну а завтра ты мне дарственную подпишешь на свое серебро. Пожертвуешь его на ремонт Святой Софии и угловой башни. Чтоб потом не охаял меня где не следует!..
Солнце не по-осеннему жарко светило с безоблачных небес, столь желанно согревая избелившееся в темноте поруба лицо. Андрей возвращался с пустой вонючей бадьей для испражнений в сопровождении такого же молодого, бедно одетого ратного. За долгие месяцы заточения он уже знал, что того зовут Оноприем и что он был своего рода изгоем среди других охранников князя Федора, кликавших его порою полупрезрительным Пря.
– Сядь, посиди, погрейся, – предложил милостиво ратник, останавливаясь возле груды ожидающих колки швырков. – Мерзнете, поди, в яме этой?
Обрадовавшись неожиданному предложению, Андрей уселся на толстый тополиный чурбак и не удержался от язвительного:
– А ты сам спробуй с нами хоть ночку скоротать! Может, вспотеешь…
Сказал, и осекся своей дерзости. До сих пор человеческого тепла и участия от киевских гридней узники почти не ощущали. Не погасить бы и этот фитилек.
Оноприй криво усмехнулся. Испытующе поизучал лицо московита. Неожиданно произнес:
– Бежать вам надо бы, ребятки! Гонец возвернулся из Литвы. Ольгерд ратиться с Москвою собрался, у Миндовга дружину в помощь запросил. А Федору только то и надобно! Порешит он вас, коли у наших князей с вашими дружба закончилась. Добро себе оставит, а вас в кули и под воду…
– Убежали б, да ведь ты не отпустишь, – зло выдавил из себя Андрей. – Доброхот хренов! Пошто душу травишь, лучше б уж сразу порешили, злых вестей не сообщая?!
Киевлянин оглянулся по сторонам и неожиданно, понизив голос, вопросил:
– А коли помогу, ваш старшой на кресте побожится, что возьмет меня и Славу мою с собою и за нас слово в Москве замолвит?
Это было подобно грому среди ясного неба! Андрей онемел, не в силах справиться с навалившейся на него радостью. Едва смог выдавить из себя:
– Ты только помоги! А там и серебра не жалко! Братом тебя звать буду!
Оноприй остался серьезен. Еще раз осмотрелся.
– Вот что, приятель! Я сказал – ты услышал! Не вздумай о том со своими ни с кем шептаться, только с Иваном! Я его через час тоже подышать выведу, тогда и добаем. Айда вниз!
