Не молчи, если хочешь остаться - страница 2

Я бью, пока не начинает звенеть в ушах, пока руки не гудят, пока грудь не сжимается от усталости, а не от ярости. Я бью, пока не становится легче. Или хотя бы – тише, потому что единственное место, где я чувствую себя настоящим – это здесь. В зале. В одиночестве. В этой тишине.

Потому что только здесь я не опасен. Люди не знают, что сила – это клетка. Снаружи она – броня, а внутри – я.

Я просто не хочу быть тем, кого боятся, но не знаю, как быть тем, кого не боятся.

Я просыпаюсь от голосов в коридоре, бабушка говорит по телефону. Интересно, почему старики (бабушка прибьёт меня, если узнает, как я её назвала) орут в трубку, словно не доверяют электромагнитным волнам и пытаются докричаться сквозь расстояние.

Я лежу с закрытыми глазами, будто если не открою, день не наступит. Сквозь закрытую дверь доносится шорох тапочек и кашель – хриплый, будто Ба вернулась с какого-нибудь матча, где посадила голос. В моей комнате пахнет какой-то мятной мазью и старой мебелью из моего детства. Всё это не моё, но и привычно уже будет.

На ручке двери аккуратно висит школьная форма. Новая, почти не мятая. Бабушка так хлопотала весь вечер над ней, как будто это платье способно сделать меня частью чего-то общего. Я смотрю на него и знаю – не поможет.

Новая школа. Очередная попытка влиться, хотя я уже даже не пытаюсь. Здесь никто не знает, кто я, откуда приехала, почему живу с бабушкой. И пусть так будет как можно дольше.

Мама снова поглощена своими новыми отношениями. Очередной мужчина, очередные обещания, очередная любовь до гроба. Бабушка устала наблюдать за этим, поэтому, никак не прокомментировав, просто забрала меня и «позволила» маме устраивать свою жизнь. Она делает вид, как будто не ненавидит мою мать, а, может, и правда эта чудо-женщина давно отпустила свой гнев и обиды. Но я не могу не замечать, что Ба больно. Я слышу эту боль в её голосе, в том, как она задерживает дыхание, прежде чем заговорить со мной. Я напоминаю ей сына – моего отца. А вот я его не помню, только смятое фото, единственное, что я забрала из прошлого дома. Домов.

Я подхожу к зеркалу и быстро отвожу взгляд. Рыжие волосы – слишком яркие, веснушки – слишком заметны, шрам на подбородке – слишком неуместен. Всё, что во мне есть, словно намекает, что я – чужая. В этой школе, в этом теле, в этой жизни. Отряхиваю навязчивые мысли, запираю сожаления и улыбаюсь своему отражению. Мда, выходит какой-то оскал.

Я собираю волосы в тугой хвост, хотя британские учёные доказали, что пряди всё равно выбьются. Подбираю их невидимками, зная, что к третьему уроку они уже будут висеть на щеках. И всё равно делаю это – потому что иначе теряется хоть какое-то чувство контроля. У меня получится. Справилась тогда, справлюсь и сейчас.

В коридоре бабушка протягивает мне на завтрак сэндвич и шепчет, чтобы я не волновалась. Я выдавливаю улыбку, благодарю за заботу, как будто этот сэндвич она собирала сама с раннего утра, но я же вижу, что он из ресторана. Бабуля в своём стиле. И я её люблю за это.

Я киваю ей на прощание, благодарю и выхожу в осеннее утро – прохладное, немного серое, но почему-то очень чёткое. Октябрь наступил резко – с сыростью на стёклах, промозглым утром и этой особенной школьной тишиной, которая наступает до первого звонка. В школе я никому не нужна. И не сказать, что меня это расстраивает, наверное, я даже привыкла. Мне не нужны подруги, их сочувственные взгляды, разговоры за спиной. Я знаю, как это бывает: сначала смотрят с интересом, потом – с настороженностью, а после – с пренебрежением.