– Вероятно, кошачьи, – заметил полицейский. – Вы хоронили здесь домашних животных?
– У нас никогда не было домашних животных, – сказала я, как и Ирина шокированная увиденным, однако не утратившая самообладания. – Как их много!..
– Целое захоронение, – хмыкнул полицейский. – Любопытно…
Их словно разрывали на части – костей было так много, будто яма на три метра вглубь и на три по диаметру была заполнена разложившимися трупами животных. Слух об этой страшной находке разлетелся так скоро, словно весь город в то утро видел эту яму и кости, белевшие в черной земле.
Мы в недоумении стояли над ямой и смотрели на ее страшное содержимое; Ирина первой отвернулась, прижалась к моему плечу и горько, с придыханием расплакалась. Я обняла сестру, однако взгляда от ямы не отвела, – я смотрела на нее, смотрела прямо, решительно, а слез в моих глазах уже не было.
– Где вы были в ночь пожара? – спросил меня следователь.
– Ночевала у друга. – Я отвечала сухо, твердо. – Дом долгое время пустовал, – добавила я, – на участке сажали картошку соседи. Возможно, кому-то пришлось не по душе то, что в дом вернулись хозяева…
– Вы подозреваете кого-то из соседей?
– Нет. Но люди у нас злые.
Следователь чему-то кивнул и спросил, скрестив замком пальцы:
– Значит, вы не предполагаете, кто мог совершить поджег?
– Не предполагаю.
– А трупы животных?
Я помедлила.
– Я не знаю, откуда они там, – ответила я. – На территорию легко попасть, кто угодно мог их там закопать.
Следователь снова кивнул.
– Мы с вами свяжемся, – сказал он, дав понять, что допрос окончен.
Ирина ждала за дверью. Ей еще предстоял разговор со следователем. Я не стала подходить к ней, а только бросила на нее беглый взгляд. Не проронив ни слова, я двинулась к выходу.
Мне не о чем было говорить с сестрой. Номер ее телефона я узнала у соседки, с которой она когда-то общалась. При виде меня ни один мускул не дрогнул в лице Ирины. Все, чем мы одарили друг друга при встрече, – пара беглых касаний и взглядов, не адресованных друг другу. Мы были чужими. Когда-то я старалась поддерживать связь с Ириной, но однажды она попросила меня больше ей не звонить, потому как, по ее словам, у нее растут две дочери, на которых я могла в дальнейшем оказать негативное влияние.
– Ты распутная женщина, – сказала она мне. – Честно говоря, мне противно слушать тебя. Все, что ты рассказываешь, так грязно… Пошло…
Я была искренне поражена услышанным.
– Что ты такое говоришь?.. – воскликнула я. – Я звоню тебе, чтобы…
– Больше не звони, – прервала меня Ирина. – Конечно, если случится беда…
И я больше не искала связи с Ириной до самого дня пожара. Определение, данное мне сестрой, я долгое время считала плевком в мою измученную душу. За что? Я говорила Ирине об отношениях с Климовым, о своих скитаниях, о той трагедии, которая разворачивалась в моей жизни, а Ирина, унаследовавшая от матери крупицу фанатичной набожности, оттолкнула меня, отреклась от меня тогда, когда я была совсем одна и нуждалась в поддержке.
Поступок Ирины накрыл шторм последовавших затем событий, и во мне зародилась крепкая обида по отношению к сестре, а сказанные ею слова жгли сердце.
Теперь я держу ответ. Я стою на границе, на самом краю пропасти, и страшусь скорой встречи с Тем, Кто ждет меня там, в самом сердце этой необъятной тьмы.
