Говорила охотно, быстро, а кроме того еще и вопрошала ясными немецкими глазками: кто таков и зачем пришел? Причина любознательности известна: век еще и таков, что надо знать кто есть кто. В общем, обыкновенная петербургская таранта.
Вполне удовлетворив ее любознательность, мы и отправились к Болдыреву.
Там я рассказал, как провел лето.
Ну, а он рассказал об ЭнТэ.
– Кто же он? – спросил я, когда Кибальчич показал письмо.
– Не знаю. В академии его нет.
– Надо было вытолкать взашей.
– Да, п-пожалуй…
И увидел, что как раз в этом Кибальчич не уверен. Не без превосходства отметил, что в иные моменты я тверже характером, нежели он.
***
Казалось, ЭнТэ бесследно исчез.
Но однажды, когда Кибальчич был на занятиях, постучался в квартиру молодой человек в синих очках, хоть день был вовсе не солнечный, в фуражке с козырьком и пледом на плечах – столь обычном наряде тогдашней студенческой публики. Хозяйка студентам доверяла, никаких неприятностей от них не имела – ни воровства, ни разврата, доверилась и теперь, впустила гостя в комнату Кибальчича. Однако через минуту обеспокоилась: уж слишком торопливо нырнул в комнату, заглянула. Гость сидел у стола, листал книжку и одновременно огромным ножом нарезал колбасу и хлеб, запивал водой из графина. Такая обыденная картина Анну Васильевну успокоила, она вернулась на кухню, но, поразмышляв, насторожилась пуще прежнего: пришел гость с пустыми руками, выходит, поедал колбасу и хлеб, которые она купила для Кибальчича. Однако и не в колбасе или хлебе дело, и не в ноже, а в том, что ел гость с замечательным аппетитом. У ее золовки, что жила на Подьяческой, полиция арестовала двух квартировавших студентов – тоже ничем не выделялись, кроме как аппетитом. Как тут не обеспокоишься? На этот раз увидела, что гость лежит на постели Кибальчича, курит трубку. Это ей понравилось. Трубку курил муж Сафон, отец и все мужчины в ее роду в прекрасной Эстляндии. Те студенты, что жили у золовки, курили табак, набивая в гильзы… и все же… Когда она снова заглянула в комнатку, гостя там уже не было. Вот теперь она испугалась по-настоящему. Когда исчез?..
На столе, усыпанном крошками хлеба, лежала записка:
«Кибальчич, я в Петербурге. Ждите».
Долго ждать его не пришлось. Он пришел в ближайшее воскресенье, когда Кибальчич и Трофименко заканчивали пить чай.
– Не ждали? – остановился в двери.
И Кибальчич обрадовался ему. Чувствовал все же вину, а появление ЭнТэ было прощением.
– Н-напротив, – ответил весело, – ждали!
День был дождливый, и плед на плечах ЭнТэ намок, он бросил его на спинку кровати, уселся и вопросительно поглядел на Мишеля.
– П-позвольте, я вас познакомлю, – сказал Кибальчич.
– Не надо. Терпеть не могу шапочные знакомства.
Мишель растерянно глядел на обоих, не понимая причины пренебрежения и готовясь обидеться. Наконец, догадался, что должен исчезнуть и забегал по комнате в поисках тетрадей, карандашей, билета в библиотеку. Собрался, шагнул к выходу и снова остановился: как уйти, не откланявшись?
– До встречи, – сказал Кибальчич, а ЭнТэ не повернул головы.
Пить чай ЭнТэ отказался. Поднялся, походил по комнате, выглядывая то в окно, то в общий коридор.
– Кто там живет? – кивнул на соседние комнаты.
– Первокурсники.
– К вам часто заходят?
– Нет… Только по необходимости.
Удовлетворенно кивнул.
– Хорошо, если – по необходимости, – заметил загадочно. – Излишнее любопытство – большое свинство.
