В одиночку за хороший рабочий день Саша мог одолеть около тысячи таких лент. Для одной сети 4x6 метров их требовалось примерно две с половиной тысячи. Такой сетью можно накрыть блиндаж, автомобиль или пушку. Двумя такими сетями – танк. Поэтому конца такой работе не предвиделось. Сети горят с техникой и без техники. Техника приходит новая и тоже нуждается в защите. Эти сети ручной работы редко попадаются в кадр тележурналистов, ибо большую часть маскировок составляют машинные или ручные упрощенные варианты вязки. Но, судя по отзывам, фронтовики предпочитают именно эти косо резаные трепещущие лепесточки индивидуального заказа, как наиболее эффективную маскировку.
Эти две странички написаны здесь ради обоснования мотивации работающих здесь людей. О ней говорили немного, но помнили ее все и всегда: у нас ценная продукция, заменить наши руки машина не сможет, от нас ждут помощи, наша помощь может спасать жизни.
Александр Дмитриевич полюбил эту работу, легко овладев всеми тремя этапами нарезки: на полотнища, на ленты и на косую надрезку в стусле. Мог работать и один, и с одним помощником, и с двумя. Как, впрочем, и почти все приходившие сюда помогать. Очень немногие мужчины оставались здесь надолго. Да и женщины тоже. Движение ширилось. Аналогичные пункты плетения сетей открывались по Москве и по стране, люди уходили, приходили новые. Но мужская половина нашего пункта помощи так и оставалась пенсионерской. В самом начале своей деятельности Саша застал на этой работе такого деда, который приходил на костылях, и сидя резал ленточки ножницами по одной. Вскоре он тоже пропал.
Мужское отделение «добровольческой фабрики» или «цех раскроя» помещалось в отдельном закутке. Саша радовался этому, ибо не желал слышать бабьих разговоров, тем более принимать в них участие. По этой причине он, помня в лицо постоянно ходящих женщин, большинства из них даже по имени не знал. Перекидывались немногими словами лишь на кухне. И чем хуже шли дела на фронте, тем меньше звучало слов на этой работе. Среди работников и работниц практически не было нытиков. Негласное правило требовало плакать и молиться только наедине. А когда дела на «ленточке» постепенно стали поправляться, так и болтать стали больше. Хотя о фронтовых делах беседовали по-прежнему мало.
Иногда в рабочем зале кто-нибудь заводил на своем телефоне музыку, песни или акафисты. Саша любил такие моменты. Но вскоре женское нутро работниц брало свое, и пение заменялось снова разговорами.
Александра Дмитриевича там замечали и привечали. На благословение сетей давали ему читать молитву. Поначалу ему показалось, что молятся вообще все, но потом он узнал, что собрались здесь мало воцерковленные люди. Активных православных было меньшинство, как везде, а некоторые разошлись на аналогичные работы при своих приходских храмах. Но Саша оставался на том же месте, оно его вполне устраивало, да и нужда в нем все-таки была. На другие пункты изготовления сетей его лишь иногда просили помочь – изготовить эти самые стусла, что он и делал дома с «болгаркой».
Некоторые из постоянных работниц ждали с фронта своих близких. Их, как и хронически болящих, незримо окружали большим уважением: старались не нервировать, не перегружать работой, не указывать, не дергать их по всяким мелочам. Саша, постепенно присмотревшись, узнал, кто были эти женщины, и относился к ним столь же бережно, хотя в поведении своем сами они ничем не отличались.
