Между тем Саша уже скрепил саму рамку. Оставалось нужное и нудное дело: завернуть много мелких шурупов по всему периметру для натяжения на них сети. Тут дядя Саша привлек к этому делу Игната, и мальчик принялся за дело с удовольствием.
Тетки наконец, сошлись на изначально очевидном: попробовать применить разные материалы вместе, а практика покажет, что лучше.
– Всякая такая практика, вообще-то, кровью пишется, – вставил тут до сих пор молчавший Александр, – но другого выхода нет.
– Важно, что разглядит тепловизор, – ответила одна из работниц, Арина, стоявшая за спанбонд.
– Или выдаст снайпера сам оптический прицел, – продолжал Саша, – его же не скроешь, не завесишь ничем. Хочешь видеть – подставляешь и свой глаз. Как ночью в свете фар любого зверя, прежде всего, выдают его глаза. Они светятся, а самого зверя не видно.
Пока докрутили все шурупы, договорились о том, что первые халаты проверят там, на «ленточке», сами бойцы с помощью своих дронов, а потом уже будут примерять на живого воина.
Докончив рамку, Саша сдал свою работу, получил одобрение, сложил инструмент и поплелся в свой «цех нарезки». Здесь немного отдохнул от чужих разговоров, и вскоре опухоль напомнила о себе. Пора было собираться домой. А мысли вновь получали свой широкий простор.
Подумать только, вот от каких-то этих тряпок, которые даже не ткань, может зависеть жизнь человека. И мы здесь, болтая о том и сем, перебираем этот спанбонд, от которого эта жизнь зависит. Причем иногда и для кого-то – это жизни близких им людей. (Не секрет, разумеется, что первыми заказчиками маскировок были как раз те части, где служили родственники наших работниц). И когда только кончится эта проклятая война? А тут еще эта болезнь. Вынесут тебе диагноз, как серебряную пулю на блюдечке. Запихнут в больницу. А какая теперь больница, когда раненых полно. Не нами надо бы заниматься, врачей на всех не хватает. Но война войной, а рак по расписанию, так что ли? Как все не вовремя, как все смешалось…
Перед тем, как пойти домой, Александр Дмитриевич заглянул на кухню. Там никого не было, летний свет струился в окно. На столе стояло блюдечко с конфетами, а в него воткнута записка: «Помянуть р. Б. Ларису, работала здесь с нами». Саша, конечно, не мог догадаться, о ком конкретно речь, молча, механически снял конфету, перекрестился и подумал: «Вот и у нас потери, не только пятисотыми, но и двухсотыми».
Он шел домой, и снова рой прежних мыслей прямо-таки вломился ему в голову, ворвался без спроса. А все-таки хорошо уйти вот так, трудясь для своей родины, для победы. В чем-то эта Лариса уподобилась нашим воинам, ведь так получается. И уж как минимум, год-другой не валялась на одре, и срок ее полной нетрудоспособности не был слишком велик. Страшна не смерть, страшно умирание, вот этот противный период паразитарного угасания, когда ничего не можешь, когда вынужден привлекать к себе внимание, когда надо бы лечить не тебя и помогать не тебе. Может, мне Господь сократит те дни? Ради каких избранных сократит? Нет больше проблем стране, только вот с таким обрубком человека, как я, возиться…
