полагалось по нечётной стороне улицы Пушкинской: между пе- реулками Братский и Халтуринский. Когда-то двор с фасада при- крывала кирпичная изгородь: с кованным ажурным обрамлени-
ем, такими же воротами и калиткой, но в последнюю войну сна- ряды и бомбы всё превратили в щебень и покорёженный метал. Сейчас на том месте был обычный проход во двор: широкий – не меньше чем на десять метров, – заходи, выходи кому не лень! В самом дворе – в длину просторном – по периметру буквой «П» стояло четыре строения: два каменных дома и два флигеля. Вся
площадь двора вымощена булыжником: от долгих лет камни так отполировались, что при солнечной погоде блестели, словно
начищенные хромовые сапоги. На этой уютной улице Пётр
Леонтьевич жил не всегда: сюда он поселился вынужденно в том далёком марте 1918 года, когда февральским днём в город вошли большевики, а до этого он проживал в особняке, занимая в нём целый этаж, и дом тот располагался в самом центре горо- да по улице Садовой. Однажды, спустя время – меньше месяца прошло с того дня как в город вошли войска красных: вслед за
этим и в жизни Петра Леонтьевича последовали трагические
события. После того как его выпустили снова на волю, в очеред- ной раз вернувшись из городского Чека, куда он ходил еже-
дневно в поисках пропавшей жены, собрал кое-что из необхо- димых вещей и переселился на улицу Пушкинскую. Половина зданий нечётной стороны на этой улице являлась его собствен-
ностью. Впоследствии, когда власть всё реквизирует, а попросту отнимет в пользу государства – в том дворике, где он сейчас
проживал, останется та крохотная часть былого, а было столько, что уже на этот момент и сам бы Пётр Леонтьевич перечислить и припомнить не смог бы. Ещё до революции он унаследовал от отца коммерцию в виде доходных домов в городе. В последую- щие годы – после вступления в права собственника – он много
потратил сил и энергии, преумножая доставшееся от родителя наследство, но придёт день, когда он проклянёт свою актив-
ность и целеустремлённость в этом нелёгком коммерческом деле, потеряв не только имущество, но и самого дорогого ему человека на свете – свою первую жену Лизоньку. Сейчас сидя в задумчивости, это воспоминание о ней, словно кнутом в оче- редной раз стебануло его по лицу – он даже вздрогнул – при
этом оглянувшись за спинку лавочки. После посмотрел влево,
затем вправо и вдоль бульварной стёжки-дорожки: съёжившись, встряхнул плечами, постучал тростью впереди себя по асфальту и, было, резко встал, чтобы покинуть это место, но тут же, снова уселся, словно не желая расставаться с мыслями о ней – Ли-
зоньке. Он часто и ранее это делал, истязая себя воспоминани- ями, будто мазохист своё тело крючками и шипами, изготовлен- ными для пыток человеческой плоти. Часто после долгих мук воспоминаний страдал, а то и болезненно укладывался в по-
стель на несколько дней. С Елизаветой Савельевной они поже- нились вопреки всем и всему. Елизавета была столбовою дво- рянкой: по материнской линии графиней являлась, а по отцов- ской ещё и баронский титул могла бы добавить к своей фами- лии, если бы не случилось того, что случилось. Близкие её род-
ственники все разом ополчились, и выдавать замуж Лизу за кого попало, не намерены были. Да, ещё кому?! За, какого-то – ник-
чёмного, и никому не известного содержателя доходных домов
– вплоть до публичных заведений! Об этом даже слышать никто не желал. Тайно обвенчались в церкви в одной из донских ста- ниц. После чего Елизавету родители лишили всех прав состоя- ния, не говоря уже о графских и баронских титулах. С того дня
