Подхожу к портьерам, отделяющим фойе от кулис. В просвете их что-то металлически поблёскивает, слышны шаги, голоса, мелькают фигуры пробегающих в спешке людей…
Табличка: «Посторонним вход воспрещён!» Что-то я не помню её здесь раньше. Пожалуй, это – единственное нововведение за эти годы. И стоит на страже закулисной стороны – этой притягательной страны – серая, хмурая униформа.
А тогда…
* * *
Меня никто не остановил тогда. И я вошла за кулисы…
Лабиринт лестниц и огней, распутываясь, расширяясь, вывел меня к двери. На двери – табличка «Леонид Енгибаров». Сейчас, через несколько секунд, я увижу его. Сейчас, только переведу дыхание…
Сколько раз за эти три года я представляла себе нашу встречу! Полумрак гримёрной, мягкие огни, помноженные зеркалами, и – он, удивлённый, радостный, поднимающийся мне навстречу… И я говорю ему: «Я обещала прийти, и вот пришла».
Я постучала.
«Войдите!» – услышала его (его ли?.. ну да, несомненно его!) голос. И – с остановившимся сердцем – вошла.
Ярко, душно горели лампы… Комната была битком набита людьми! Журналисты с репортёрскими сумками, друзья, знакомые… Ведь это был день премьеры!
Енгибаров сидел перед зеркалом – и потому я увидела его сразу всего – плотно обтянутую майкой спину, плечи, утратившие за эти годы мальчишескую угловатость, и – лицо в зеркале. Бледное и нервное лицо актёра, которому досаждают назойливые посетители и мешают готовиться к выходу.
– Здравствуйте, – сказала я, теряясь под любопытными взглядами нежданных зрителей и под его – рассеянным, неузнающим взглядом…
– Здравствуйте. Вы ко мне?
Смотрел холодно, нетерпеливо – и не узнавал. Что угодно, но только не это могла я предположить. С языка посыпалась бессвязная скороговорка:
– Мы все… очень рады, что вы приехали к нам… большое спасибо, мы все так ждали вас…
Я протянула ему букетик сонных фиалок в морозном целлофане.
– Спасибо, – сказал он, принимая мои цветики.
Нет, не узнаёт…
Как глупо всё!
И нужно было уходить. Но, Боже мой, неужели вот так – и всё?! Что-то горячее захлестнуло сердце, лицо…
– Вы… не узнаете меня?
– Н-нет… – он пожал плечами.
И тут я вспомнила о школьной тетрадке, которую сжимала в руке (это был рассказ о той осени).
Я положила тетрадь на гримировальный столик перед ним.
– Вы прочтёте это – и всё вспомните… – сказала я, ни на что уже не надеясь, и пошла к двери, деревянно ступая негнущимися в коленях ногами. Ощущая спиной насмешливые взгляды зрителей.
– Я прочту! – крикнул Енгибаров мне вслед. – Заходите после спектакля!
Не помню уж, как я добралась до своего места в партере…
* * *
Второй звонок. В оркестре над моей головой исступлённо визжат, настраиваясь на радость, скрипки; прокашливаются, прочищая горло, саксофоны… И вот уже гремит увертюра, вспыхивают софиты, перечеркнув темноту длинными, дымящимися колоннами жаркого света, и чаша амфитеатра постепенно затихает – в предвкушении невиданного, небывалого, что приготовил сегодня для маленьких и больших детей добрый, нестареющий цирк!
Завен!.. Программу вёл Завен – друг и партнёр Нико. Всё такой же подтянутый и стройный, с чёрной гривой волос, ничуть не постаревший в этом заколдованном царстве. Но какой-то потухший, отчуждённый от радостного веселья, царящего в цирке…
Мне казалось: вот сейчас он наконец улыбнётся своей прежней улыбкой, произнесёт дорогое для нас обоих имя – и раздвинется завеса времени, распахнётся тяжёлый занавес – и на манеж выбежит наш любимый Клоун…
