– Успеется. Так, где он?
– Я вместо него, – сказал Евтеев.
– В каком смысле ты? – не понял Саюшкин. – Его, что, сняли? Когда?
– О том, что он уволен и посажен, я не говорил, но вы волнуетесь за него не зря. У вас была назначена с ним встреча? В доме фермера?
– Он, Алексей Кириллович, к тебе обращается, – сказал фермер. – Ты бы сейчас взял и все пояснил, поскольку меня напрягает, что в какие-то темные дела косвенно втянут и я, для сомнительной встречи свою площадь якобы выделивший. Позволения у меня не спросили.
– И у меня не спросили, – сказал Борис.
– Спокойно, Боря, спокойно, – промолвил фермер. – Не мешайся. Ситуация сложная, нервы, как струны. Разговор следует вести обтекаемо. Официальным тоном. Алексей Кириллович!
– Я слушаю, – сказал Саюшкин.
– С чего тебе взбрело присутствие представителя государства в моем доме предполагать?
– Я увидел его вездеход и решил, что он здесь, – ответил Саюшкин. – Привет, дочка.
– Салют, – пробормотала Марина.
АЛЕКСЕЙ Кириллович Саюшкин и его дочь Марина сидят на кровати в комнате Бориса; между ними ощущается напряжение и взаимная отстраненность – друг на друга они не глядят, но сфокусированы всеми чувствами друг на друге; стоящий перед ними Александр Евтеев им не интересен.
Перекладывая из руки в руку гантель, Евтеев следит, какой же это вызывает резонанс, но, похоже, что никакого.
– Задушевного контакта я между вами не наблюдаю, – сказал Евтеев. – Даром, что вы отец и дочь, такая родня – ближе некуда. Меня, что ли, стесняетесь. Если бы я вышел, вы бы, наверное, побеседовали.
– Но ты бы тогда ничего не услышал, – процедил Саюшкин.
– Я мог бы встать под дверью и подслушивать.
– Не выйдет, – сказал Саюшкин.
– Верно, себя мне не переломить, – кивнул Евтеев. – Мою порядочность. Недостойным действиям она воспротивится категорически, да…
– Тебе помешает не она, а расположение комнат, – сказал Саюшкин. – Они смежные – эта и та, которая за дверью, и в которой все еще обедают фермер и остальные. Тайком тебе по ту сторону двери не пристроиться.
– А в открытую? – спросил Евтеев.
– Нам с тобой? – переспросил Саюшкин. – Без уклонений?
– Придет и это время, – промолвил Евтеев. – Но я о той комнате. Вы уяснили?
– Не исключено, – ответил Саюшкин.
– Тут у нас комната и там у нас комната. В этой были бы вы, а я бы ходил по той – открыто. В открытую. Прогуливался бы и прислушивался. И кое-что бы услышал.
– Хрен бы ты нас расслышал, – заявил Саюшкин. – Вздумай мы с дочкой поговорить, мы бы вполголоса говорили.
– О незначительных вещах, – сказала Марина. – Не влезая друг другу в душу.
СЕКТАНТ Григорий Доминин практикуется в созерцании на крыше салуна; пристальный взгляд размеренно гуляет, губы сжаты неплотно, на лице печать веры и сопричастности всему выпускаемому и пропускаемому через себя; небо и то, что под ним, сливаются в Неописуемое Целое.
Дрынов и Волченкова, боясь Доминину помешать, к нему не приближаются.
– Тебе скоро возвращаться? – спросил Дрынов.
– Хозяин меня уже хватился, – ответила Волченкова. – За мое отсутствие мне будет серьезный разнос.
– А ты увольняйся. Становись, как я, вольным человеческим существом. Я считаю себя свободным, и этого меня не лишить, но за ним бы я пошел, куда бы он ни указал… сектантом ты его не называй. Нам надо подобрать ему более почтительное определение.
– Типа мистика? – поинтересовалась Волченкова.
– Типа того, – согласился Дрынов. – Типа духовного воспитателя. Чтобы меня ничего не отвлекало, он надавил на твоего хозяина, и тот распорядился меня бесплатно кормить. Ну, ты в теме.
