Смурная Вероника Глазкова, убивая время, перелистывает зачитанные журналы.
– На озере сейчас ветер, – промолвил Брагин. – У нашего домика он слышен не так: там он глушит. Я как-нибудь уровень шума замерить думаю. Автодрому, где «Формула-1», он едва ли уступит.
– А с основным делом у тебя что? – спросила Глазкова.
– Думаешь, ничего? – огрызнулся Брагин.
– Будь результат, ты бы радостно вбежал и стал меня обнимать, трясти в сумасшедшем танце… а ты входишь понуро. Трясешься сам по себе от того, что промерз. А твои пальцы… скрюченные, не гнущиеся – варежки не спасают. У огня ты пока отогреваешься, но раньше минут за сорок, а теперь часа за полтора. Эта тенденция меня тревожит.
– А ты заметила, что я делаю, когда отогрею? – спросил Брагин.
– Садишься за стол, – сказала Глазкова.
– И делаю записи! Разношу по тетрадям подмеченные мною факты, ценность которых лишь время определит. К еде я приступаю потом… если ем сразу, это означает, что сведениями я не разжился, и у меня выпал целый рабочий день. Не дал требуемой отдачи. Чаще дни мне удаются. Исписанные тетради ты видела.
– Я их не листала.
– Ты в них и не разберешься, – сказал Брагин. – Там крутой замес из графиков, сокращений, заумной терминологии… или ты о чем говоришь? Подозреваешь, что по существу писать мне нечего, и я вписываю туда небылицы, тексты песенок… рассказанные мне почтальоном северные байки. Чтобы такое измыслить, мало быть с фантазией! Надо что-нибудь принимать. Ударное, Вероника… дурманящее.
ПРИСТРОИВШИСЬ за одним из многих деревьев, подозревающийся в распространении наркотиков Игорь Семенов всматривается в забор, окружающий дом лесника Филиппа.
Мимо этого дерева проходит лыжня.
К Семенову подъезжает на лыжах почтальон Гольцов, на чьем тощем рюкзаке криво вышита надпись «Почта России».
Будучи обнаруженным, Семенов умело скрывает свое недовольство.
Он приподнимает неизменную кепку. Остановившийся возле него почтальон мощно втыкает в снег обе палки.
– Наркотный деляга, – процедил Гольцов. – Ближе к тебе не подойду, с вашим братом следует поострожнее… в салун тебя не пускают, и ты уже впариваешь здесь. Леснику? Он у тебя берет? Может, сам тебе поставляет?
– Я тут по недоразумению, – сказал Семенов. – А это жилье лесника?
– Оно, – промолвил Гольцов. – Скажешь, что вышел к нему неосознанно?
– Я же не местный. Ты не поленись, проанализируй – без принижения значения.
– Твоего? – осведомился Гольцов.
– Данного обстоятельства. Ты мужчина здешний, знающий лес, как свои пять, и мне представляется, что ты подъехал сюда преднамеренно. С письмом?
– Леснику с его теткой не шлют, – промолвил Гольцов.
– И что же ты здесь позабыл? – спросил Семенов.
– Моя лыжня просто проходит мимо. Вплотную я проезжаю регулярно, а за оградой не был – по службе не приходилось. На стаканчик меня не зовут! Дружбу они водят не со мной, а, вероятно, с кем-то еще, но с кем конкретно, они тебе не скажут. Лесника Филиппа с его теткой Изольдой Матвеевной не уподобишь людям с душой нараспашку. У них в цене замкнутость.
– Они живут вдвоем? – поинтересовался Семенов.
– Ходят разговоры, что к ним кое-кто присоединился, но я тебе ничего не говорил. На меня, если что, не ссылайся.
Почтальон Гольцов спешно уезжает.
Игорь Семенов возобновляет вглядывание в забор, в котором открывается калитка: из нее выходит Анна Каткова, увидевшая Семенова, хотя тот и попытался полностью скрыться за не слишком толстым деревом.
