Не ведомы пути богов - страница 25



Оба раскрыли рты от неожиданности.

– Какие бы дела ни звали, – покачал головой трактирщик, ткнув пальцем в экс-мальчишку, – она оттуда уже не вернется.

В Семимирье не принято лезть в чужие проблемы, и всегда сторонились варяжьих забот. Сочувствие или жалость – признак слабости.

Никогда не узнаешь, где найдешь. Вот так скупердяй-трактирщик…

– Прости, отец, – наконец закрыл рот ассаец, – но…

– Не езжай туда, девочка, – прямо попросил Еньку хозяин, глядя отцовскими глазами. – Поверь старику. Я знаю…

Что он мог ответить? Не суй свой нос не в свое дело? Или убью за 'девочку'?

Или… что прав, как никогда? Ведь точно не вернется…

Когда-нибудь он научится отвечать. Уверенно-бесстрастно.

– Мы не можем, отец, – просто сказал горец. – Прости.

Старик тяжело вздохнул, помолчал… и вдруг махнул обоим за собой:

– Пойдем, покажу комнату. Голодная, наверное…


Утром Енька долго умывался, со страхом поглядывая на разложенное на постели платье. Уалл даже заставил помыть голову и расчесаться – волосы уже опустились до лопаток. Енька бурчал и ерепенился, но в душе понимал: как иначе? Если баба, значит должен выглядеть бабой…

Бывалый оруженосец с многолетним стажем даже громадными ножницами умело подровнял волосы, изобразив что-то вроде мило-кокетливой челки, и Енькина голова окончательно приняла женский вид. Затем демонстративно отвернулся к окну и кивнул на постель.

Уалла Енька не стеснялся. Уалл ощущался кем-то вроде старшего брата. Хотя к другим людям, всю дорогу чувствуя на себе любопытные взгляды, уже появилась раздражающе-непривычная стыдливость. Черт бы побрал этих баб. Или мужиков?

Набрал в грудь воздуха, как перед прыжком в холодную воду, и быстро натянул через голову прохладно-чужеродную ткань. Уалл сразу обернулся и сноровисто помог расправить.

Платье село. Ему уже не пришлось скрывать особенности, как тогда в борделе, – уверенно облекло грудь, талию и бедра. И все дела. Без проблем. И Енька мгновенно превратился в девушку, полностью утратив все мальчишеские угловатости и шероховатости. Конечно, не ноль в ноль по фигуре, но так одевались большинство доресс в Семимирье.

Коричнево-бежевое, дворянского покроя, сразу выделило немужские плечи, тоненькую талию, и свободной юбкой ниспало до пола. Специальный дорожный пошив без кринолина и подъюбника позволял оседлать лошадь по-мужски. В столице метрополии уже начинали входить в моду женские седла, но север никогда не признавал глупо-неудобных изысков, и дорожные наряды шились или со специальным разрезом, или с достаточно широкой юбкой…

Уалл приглашающе пододвинул сапогом дамские туфли, с небольшим каблуком. Енька слышимо скрипнул зубами, приподнял юбку и просунул ступни в мягкую кожу. Не совсем по размеру, но и на том спасибо. В Ясиндоле не было собственного сапожника, а женщины старательно выбирали лучшее, что у них было.

– Потуши довольную морду, – мрачно предупредил горца, – как у кота, который объелся сметаной.

– Поклеп! – возмущенно воздел руки к потолку тот, призывая небо в свидетели.

Медленно прошелся по комнате. Вроде ничего. Юбка непривычно стекает по бедрам, шелестит по полу. Талия по-женски стянута, грудь выпирает. Так теперь будет всегда? Проклятое бабство…

Ассаец молча опустил на одеяло деревянную шкатулку, щелкнул крышкой – внутри баночки и кисточки. Енька оглянулся в поисках чего-нить потяжелее – Уалл предусмотрительно передислоцировался за постель.