– Угу… – отвечал Вовка, в очередной раз наклоняясь, потому что «красивый гооол» или «такая шляяяпка».
Каждый раз, когда нужно было выйти из-за стола, он задерживал дыхание и начинал вместе с табуреткой тихонько пятиться назад, пока этажеркин железный завиток не упирался в спину. Это значило, что можно выдохнуть и бочком слезть. Родители, казалось, тоже задерживали дыхание и молча следили за его стараниями. И вот обязательно кто-то да говорил:
– Вовка! Технику не расшиби!
И обязательно с этой странной устало-раздраженной интонацией: будто разбить телевизор было Вовкиной заветной мечтой и ему постоянно нужно напоминать о том, что этого делать не следует. Обидно.
***
Сегодня было воскресенье. Обед проходил на удивление тихо: ни телевизора, ни разговоров, ни тем более разговоров под говорение телевизора. Окружающая действительность без «ящика», как называл его отец, казалась оглушающей: хрустел салат, вилки стукались о тарелки, крышечки бутылок с горчицей и кетчупом пугающе громко захлопывались – абсолютно все звуки были дискомфортны и ненатуральны. Вове было неспокойно. Поерзав некоторое время, он шепотом спросил:
– Мам, пап, у вас уши болят сегодня? Или что-то еще болит?
Родители уныло ворошили еду и обменивались испытывающими взглядами.
– Просто так хочется, – процедил сквозь зубы отец.
– Что-то случилось? – потупился Вовка.
– Не знаю еще, – постучала по столу рукояткой вилки мама. – Не знаю. – Ее губы почему-то расплылись в широкой улыбке. Она перевернула вилку и снова постучала по столу, на этот раз – зубчиками. По скатерти расползлось жирное красное пятно от мясного соуса.
Вовке ничего больше не приходило в голову и он, покончив со своей порцией и буркнув «спасибо», сосредоточился, закрыл глаза и начал выполнять свой табуреточный маневр.
Бессвязно посмотрев на сына, мама перевела глаза на отца и совершенно будничным тоном изрекла:
– Нам нужно серьезно поговорить.
Завиток легко коснулся позвоночника, этажерка чуть завибрировала, Вова остановился. Он открыл глаза, насупился и ответил:
– Давайте. А о чем?
Родители, не моргая, уставились на него. Вова молчал в ожидании.
– Так… о чем серьезно поговорить? – не выдержал он. – Я могу серьезно. Особенно когда стихи рассказываю у доски, я серьезно очень.
Кухонные часы отсчитали еще две минуты. Мама смотрела на Вовку. Внезапно она заплакала и взвизгнула:
– Да ну не с тобой же! Ты… что ты понимаешь еще? Стихи он серьезно рассказывает. Нашел чем хвастаться! Я вот суп варю серьезно с серьезными картошками, морковками и…
Она еще что-то говорила, но уже беззвучно. И все плакала.
Вовка испугался. Ему было жаль маму, но еще было обидно за стихи, ведь он не хвастался и, действительно, – серьезно. И не только стихи. Он поболтал ногами, втянул голову в плечи и беспомощно посмотрел на отца.
– Сын, выйди. Совсем. – Он резко отодвинул свою тарелку и по скатерти поплыло новое пятно, куда больше первого. – Иди на улицу, поиграй с друзьями. Уроки на завтра можешь не делать, – сказал отец голосом настолько пустым, что Вовка переспросил:
– Надо погулять?
Отец молча кивнул.
Вова сполз с табуретки и вышел в прихожую. Натянув кроссовки и куртку, он открыл входную дверь и крикнул в сторону кухни:
– Ладно. Я ушел, – и сделал шаг в подъезд. Постояв так несколько секунд, вернулся, взял из трюмо запасные ключи, сунул в карман. – У Мишки Колтунова переночую. Утром приду за портфелем.
