«Нужно сходить и попросить монету у коллег», – подумал он.
– Не советую, если жизнь дорога, – ответила старуха и снова кинула себе в рот что-то чёрное и непонятное.
«Блин, я что это вслух сказал? Да вроде нет, наверное? Что за дела такие, – подумал Яан, и в этот раз он точно следил за собой и своими мыслями. Но на всякий случай про себя добавил: – Восемь монет за девять бутылок».
Старуха сидела на своём кресле, не шевелясь. Только одни лишь её челюсти всё время что-то молотили. А Яан, так и не дождавшись от неё никакой реакции, кинул восемь монет ей на стол и в последний раз назначил свою цену…
Выйдя из затхлой лавки с мешком в руках, в котором мирно побрякивали восемь литровых бутылок бормотухи, Яан даже не подозревал, какой в городе может быть чистый и свежий уличный воздух.
На улице никого не было, за исключением тех двоих, которых он никогда раньше не видел. Оба они лежали избитые до полусмерти там же, где и сидели ранее.
Странное ощущение почувствовал Яан, но не по отношению к избитым незнакомцам, а спиной. Такое, когда кто-то пристально пялится и думает о тебе что-то нехорошее. Но, повернувшись, Яан увидел закрытую дверь. Только по заплесневевшей двери бежал маленький чёрный жук, по виду напоминавший молодому человеку то, что всё время совала себе в рот старуха. А когда он наклонился к жуку поближе, тот быстро сиганул в щель между досками и исчез.
От мысли, что этот самый жучок сейчас спешит в рот к старухе, Яана передёрнуло, и кислая рвотная масса волной подступила к горлу и так же быстро откатила обратно в желудок.
Больше Яан задерживаться был не намерен. Бочком он скользнул возле стенки лавки, какую только что посещал, и быстрым шагом буквально запрыгнул на мост, и, перебежав на другой берег, скрылся за углом узкого четырёхэтажного здания из красного кирпича.
Хотел бы он сразу и забыть о тех двух бедолагах, но теперь, к его досадному сожалению, они были главной его мыслью. Ведь если его кто-то видел, то непременно спросят, что он видел и кого, а самое страшное в этом случае было то, что если кто-то из властей его об этом спросит, то он тут же всё им и выложит, на блюдце с золотой каёмочкой подаст. Сдаст всех, кого знает и не знает. Сколько бы он ни репетировал дачу ложных показаний, ответ всегда будет один.
«Я точно не знаю, шёл по делам в лавку, под мостом которая. Смотрел в пол, чтобы не споткнуться и не упасть. Ну вы же знаете, какие у нас дороги. Правящая элита летает на каретах из ведьминого дерева, а тем временем простой люд ходит и, спотыкаясь, ломает ноги. Ломает ноги, теряет работоспособность, и всё. Что делать, куда деваться?» – хотел бы он сказать и продолжить чесать инспектору на уши, быть героем, сильным и неприступным. Как скала, одним словом. Даже имел визуальное представление, как после допроса он сидит в компании тех троих и разглагольствует за стаканом бормотухи, как его пытали и не сломали.
– Семерых я видел. Пятеро коллег с «Небесной Рози». Двое, боцман Вася и его слуга Серёженька, стояли отдельно, и те трое, я не знаю, как их зовут, но могу узнать, пили с этими двумя, – слетело бы с его уст ещё до того, как инспектор успел бы закончить свой вопрос.
«Я не трус! Если когда выпадет для меня такая ситуация, при которой можно будет проявить себя, я поступлю самым что ни на есть героическим образом. Но врать… Я не буду и не умею. Говорить правду – это уже в своём роде проявление в высшей степени силы характера!» – ведя диалог самим с собой, Яан неодобрительно покачал головой и, завернув за очередной угол дома, побежал со всех ног к себе на судно.
