Целостная картина тонула в клубах пара и дыма, в любой лавке что-то жарят-парят, дым стоит коромыслом, но если долго и неотрывно смотреть (а такая возможность как раз представилась – в каждой пробке машина стояла по полчаса!), то там, то тут дым рассеивался, приоткрывая какой-нибудь выдающийся фрагмент с полотен древних мастеров – я не знаю, Джотто или Брейгеля: рука с горстью риса – удивительнейшая из виденных мною в жизни рук, истонченный профиль, почти размытый временем, складки простой одежды – безупречно свежей, несмотря на дорожную пыль и чад, две босые стопы прикорнувшего бродяги, исходившего столько дорог, и вдруг – хлеб из грубой муки и воды, который берут щипцами со сковородки и дожаривают над живым огнем…
Воздух пропитан испарениями, едким дымом, запахом коровьего навоза и горелого топленого масла. Отовсюду льется музыка, струятся ароматы благовоний. Главное, я так люблю возжигать благовония! В Москве утром за чашечкой кофе всегда возжигаю – сандал, жасмин или пачули. Еще у меня была радость – благовонные палочки с запахом дождя и ночи полнолуния.
Но в эту ночь на той большой дороге случился ведьмин шабаш запахов, тысячи густых вязких ароматов сквозь закрытые окна просачивались в машину. Минут сорок наш автомобильчик простоял у жаровни, в которой горели лепешки из коровьего навоза – индусы уважают этот дух и считают фимиамом. Рядом с жаровней сидел кто-то с посыпанным пеплом лбом и спутанными волосами. Бормоча молитвы и позванивая в колокольчик, он бросал в жаровню одну коровью лепешку за другой. Так что еще внизу на ровной местности меня благополучно начало поташнивать.
Чем дальше, тем реже становилось человеческое присутствие. К тому же быстро надвигалась ночь. Перед самым подъемом на холмы шофер-индус притормозил машину около одинокой придорожной кафешки, – даже не кафешки, а одной глиняной печи, освещенной рвавшимися из нее языками пламени.
– Мужчинам пора ужинать! – сказал водитель. Его звали Ананда Бхош. Это была первая фраза, которую он произнес на протяжении нескольких часов, а то все – блаженно улыбался и распевал песни.
Он был молод, высок, усат, красивый парень (хоть и худоват, на мой взгляд, и, между нами говоря, вставил бы себе пару передних зубов, раз ты так щедро источаешь улыбки налево и направо). Всю дорогу он находился в великолепном расположении духа. Как нам объяснил наш гид Сатья-кама, за день до этой поездки Ананду удачно сосватали, по возвращении должна состояться помолвка, а там и свадьба не за горами. Ананда никогда не видел свою невесту, но много слышал о ней, заранее страстно влюблен и ждет не дождется, когда сможет заключить ее в свои объятия.
– У нас тут жуткие сложности с женитьбой, – сказал Сатьякама. – Катастрофически не хватает невест, это раз, и второе – большой калым. Поэтому, если тебе что-то светит, ты просто радуйся, как Ананда, и все дела.
Вдали уже виднелись горы, они чернели на фоне неба, которое удерживало мягкий сиреневый свет заката. Зато вокруг простирались болота – бескрайние, как все ландшафты Индии. Татьяны стали срочно спрыскиваться жидкостью от комаров, предпринимать разные предосторожности против малярии, холеры, дизентерии… Профилактически протерли руки, лицо и шею спиртовыми салфетками…
А мой Лёня вслед за Анандой и Сатьякамой вдруг ополоснул руки под струей весьма сомнительной воды из ржавой местной колонки – без мыла, просто так, умыл лицо, чуть ли не прополоскал рот, вытерся своей майкой, и, забыв обо всех предупреждениях: ни за что и ни при каких обстоятельствах не питаться черт-те где, пить только из наглухо запечатанной бутылки, по возможности привезенной из Европы и купленной в приличном магазине, еловом, что индусу хорошо, то русскому – смерть, пошел с мужиками ужинать.
