Небо ближе к крышам. Рассказы и повести - страница 4

Он только закончил рассказывать по обыкновению опохмеляющимся у него в буднее утро друзьям: Греку, Большому Гуджо и Аджике – одну из историй своей молодости. В ней случилось короткое знакомство с «навсегда влюбившейся» в него девушкой, которая в день их расставания в далёком холодном городе бежала по взлётной полосе за лайнером и плача махала вслед ему рукой.

Она «пайзахи» – всенепременно обещала (Каро сам слышал) писать ему письма до тех пор, пока судьба не сведёт их ещё раз и навсегда.

«Самолёт не лошадь, э, не осадишь…» – расчётливо заметил Грек, заинтересовавшийся транспортными подробностями истории.

«Любовь! За это и выпьем!» – вызывающе сказал Большой Гуджо, подразумевая, что Грек ни хрена не понимает ни в ней, ни в самолётах, ни в лошадях.

Выпили.

Закурили.

Синхронно затянулись, большим и средним пальцами, как щипцами, удерживая фильтр сигареты, укрытой куполом греющейся ладони. Особая манера. Шикарная. По ней видно: эти смуглые мужчины, кровь с вином, жизнью тёрты. К поступкам – готовы. Ща, только докурят!

Каро докуривал на улице.

Тогда, кажется, был июль – время, когда угольный асфальт в городе жарится. А над ним цветные порхают платьица. Воздушно. Томительно.

Летняя девочка, она остановилась перед подземным переходом. Каро подошёл к ней, как смелый солдат, умело скрывающий свой испуг:

– Там под землёй (он имел в виду переход) вам будет страшно одной…

И завертелось.

Напевала она что-то бессвязное на укромных парковых скамейках. Шептала Каро, что поёт ему о радуге над умывшимся дождём полем.

Каро улыбался. И смелел.

После радуги у него осталась её чёрно-белая старая фотография. С чужим для Гуджарати лицом. С резными, как тогда было принято в передовых ателье, краями.

Они остро и необъяснимо долго ранили его.

Фотографию Каро хранил на работе.

Не дома.

Она была бы неинтересна жене, которая не раз и не два упрекала его: «Обещал несчётные звёзды с неба… А я всю жизнь считаю до тридцати, чтобы ошпарить помидоры и аккуратно снять с них красную кожицу для салата».

– Девочка в платье ситцевом, ах, мама-джан, снится мне… – Большой Гуджо невидимо, чувственно распелся всерьёз.

Грек хохотал, рассказывая ему и Аджике историю соседского десятиклассника Жавы.

По окончании школы с целью достичь полного взросления в компании подобных ему шалопаев тот на родительские деньги был отправлен во взрослую курортную поездку, из которой возвращаются мужчинами.

Подвыпившие друзья в гостиничном номере «по блату» подшутили над ним, сказав, что обыкновенно тут красавицы сами стучатся в двери, просят дать прикурить. Ну, а дальше…

Жава приготовил коробок со спичками и несколько «мятных» слов, чтобы «залепиться» и непринуждённо разговорить незнакомок.

Чирк! «Нэ бойса», озарило нас любовью…

Жава даже успел почувствовать себя могучим гребцом, способным удержать уверенными руками крепкий челнок в любом водовороте событий…

Утром его обнаружили спящим у двери на стуле, под ножками которого валялся полный спичечный коробок.

Светлолицые, ласковые, гладкие красавицы той насмешливой ночью так и не пришли к нему.

Каро знал, что это тот самый Жава-переросток, который как-то объявил одноклассникам о своей сверхспособности по походке девушки безошибочно диагностировать: целомудренна она ещё или уже нет!

После этого на переменах вокруг Жавы роились мальчишки всей школы. От прилива крови их пунцовые лица казались вымазанными фалунской плотно-красной краской, сияющей так, как если бы над Скандинавией вставало такое же жаркое солнце, как и над их городом.