После старого Нового года убирать елку было жалко. Часто она стояла до 23-февраля, а то и до 8-Марта. Елка высыхала и частично осыпалась. Чтобы снять игрушки, проводили «дехвоизацию». Слегка встряхивали деревце за ствол. Хвойный дождь с шуршанием ниспадал на пол, оставляя совершенно голые ветки с болтающимися на них игрушками. Оставалось снять хрупкую красоту и аккуратно уложить в вату до следующего декабря.
Однажды звонкая от сухости елка достояла до 1 Мая!
В тот год елку убирать было особенно жалко. Перед новым годом мы с мамой изготовили из старых обоев панно во всю стену. Разрисовывали его гуашью и украшали аппликацией. На панно была звездная ночь. Если бы мы знали о существовании Ван Гога, вероятно, постеснялись бы такого явного плагиата. Но у нас все получилось честно. На черном фоне яркие звезды и планеты, комета с переливающимся хвостом и по периметру снежинки. Выглядело, будто мы рассматриваем сказочную ночь через заснеженное полукруглое окно. На фоне этого окна и стояла елка. Как убирать такую красоту?
Начиная с десятилетнего возраста, родители начали меня приучать к летнему посещению пионерских лагерей. Удовольствие отправить ребенка подальше от дома и самим насладиться относительной свободой стоило недорого. Что-то около трех или пяти рублей за путевку на смену.
Первая попытка была сделана летом 1971-го года. Тогда меня попытались пристроить в пионерский лагерь, находившийся на территории 15-го квартала. Сейчас на этом месте парк, а тогда в строгом соответствии со стандартами был устроен пионерлагерь. Меня привезли дня за три до открытия смены. Отряды были уже в целом сформированы, но пока никаких мероприятий не проводилось. Все, чем я занимался с друзьями, это строил крепости из глины посреди пыльного проселка и с воодушевлением бомбил их камнями, поднимая в воздух тучи пыли. Может быть, принимай воспитатели хоть какое-то участие в нашем времяпрепровождении, им удалось бы отвлечь нас от пагубной привычки засорять атмосферу, но воспитателям и пионервожатым как будто не было до воспитанников никакого дела, и дети были предоставлены самим себе.
Но настоящей проблемой для меня стало то, что меня устроили на кровать рядом с мальчиком, страдавшим энурезом. Каждое утро он вставал с мокрого матраса. От бедного мальчика воняло мочой за три метра против ветра. Душа ему никто не предлагал, и я бегал от своего соседа под любым благовидным предлогом.
Ко времени открытия лагерной смены центральный плац украсили флагами и портретами вождей. Я нетерпеливо потоптался на торжественной линейке, а когда увидел своих приехавших навестить меня родителей, то упросил, уговорил, умолил забрать меня из этого замечательного места. Воспитательница обещала родителям все устроить, и даже переложить меня от больного соседа, но мне лагерь осточертел уже за три дня и мне совсем не хотелось оставаться еще на три недели.
Так и закончилась, вполне бесславно первая попытка поправить мое крепкое здоровье в летнем лагере.
На следующий год меня отправили подальше. За сто километров от Ташкента. На окраину Ангрена, где располагался лагерь «Салют». Этот лагерь существенно отличался от городского уже хотя бы тем, что там не было свободного доступа к пыли. Лагерь был зеленый, с асфальтовыми дорожками и закрытыми чистыми корпусами для проживания пионеров.
Сразу с автобуса меня привели в мой отряд, показали кровать и тумбочку. Потом сводили на обед в столовку. Дети громко проговорили обязательную речёвку: «Спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам!», после чего приступили к еде.
