– Володька! – Калерия Кирилловна пыталась не дать ему пришедшее из Америки письмо.
Но он уже вырвал у неё из рук конверт, достал оттуда два листа бумаги. Один был от руки написан по-английски, он отложил его в сторону. Второй, копия, был составлен по-русски. Володя начал читать, произнося фрагменты вслух: «Энтони Сибер, урождённый Антон Максимович Сибирцев, имея возможность распоряжаться своим имуществом в здравом уме, делаю это свободно и добровольно…»; «отменяю все предыдущие завещания и кодицилы19»; «Наследником (Beneficiary) назначается Сибирцев Владимир Николаевич, проживающий: Российская Федерация, Город…»; «Исполнителем (Executor) завещания назначается м-р Ирвинг Фоули, адвокат, проживающий: США, город Санта Фе, штат Нью Мексико…»; «Завещание является тайным20, составлено на двух языках – английском и русском»; «Моей жене Нэстэси Сибер и её сыну Редклифу Найлу…»
– Охренеть! – Володя оторвался от письма и посмотрел на мать. Та кривила губы и смотрела на него, как на больного. – Мам, зря ты…
– Володька! – Голос её звучал умоляюще. – Откажись ты от этих денег! Нельзя чужое брать, не принесёт тебе это ничего хорошего, кроме неприятностей… Откуда мы знаем, как он эти деньги получил, что ему пришлось для этого сделать. Это ведь Америка, чёрт знает, где, как там и что. А что тебе надо будет сделать? Ты поедешь туда, один, в чужую страну, к чужим людям… Володька, опомнись, сынок… А если тебя там убьют или искалечат?
А он почти не слышал её, мысли его были заняты совсем другим. И Калерия Кирилловна, наблюдая за сыном, уже поняла, что разговаривать сейчас смысла никакого нет.
– Сынок, ты, может, ночевать дома останешься? Чего тебе сейчас тащиться через половину города, отсюда и до офиса куда ближе…
Он помедлил, словно пытаясь сконцентрироваться и понять, что она ему говорит. Кивнул, да, пожалуй, останусь. Сложил листки в конверт и спрятал его во внутренний карман пиджака, отхлебнул из кружки остывшего чая и посмотрел вслед выходящей из кухни матери. Тёплый душ совсем не взбодрил, а даже отнял последние остатки сил. Сны снились какие-то странные, обрывочные. Вот он идёт по улице чужого незнакомого города, понимая, что это Америка, но все вывески почему-то на русском языке, и все встречающиеся по пути люди говорят по-русски. Но никто не обращает на него внимания, смотрят сквозь него, а когда он пытается с ними заговорить, его не слышат и не понимают, словно он говорит на никому не понятном и совсем не существующем языке… Он начинает злиться, и вдруг оказывается внутри автомобиля, мчащегося на огромной скорости по многополосному хайвэю. Откидывается на сиденье, наслаждаясь скоростью и незнакомыми пейзажами, и вдруг видит впереди Лерку в узкой джинсовой юбочке и такой же блузке, стоящую на узеньком островке между встречными полосами движениями. Мимо со свистом проносятся в обе стороны машины, обдавая её горячим спёртым воздухом, а она слегка поёживается, поводя плечами, внимательно вглядывается в пролетающие автомобили. Непостижимым образом в плотном потоке машин она видит его, делает шаг навстречу, но тонкие ремешки туфель вдруг расстёгиваются, цепляясь блестящими пряжками за неровности асфальта, и вот её уже не видно из-за встречных машин. А на линолеуме прихожей стоят только его белые кроссовки…
Он открыл глаза. Сердце колотилось мелко и прерывисто, во рту было сухо и очень хотелось пить. Володя вышел на кухню, налил в стакан воды из чайника и жадно выпил. Внизу во дворе раздражающе мигал фонарь, остальные светили мертвенным синеватым светом. Стрелки висящих на стене часов показывали три ночи. Он лёг опять, пытаясь преодолеть вращение каких-то цветных пятен перед закрытыми глазами…
