Калерия Кирилловна выпрямилась и, сложив на столе руки, вдруг приказала спокойным и даже тихим голосом:
– Сядь. Успокойся. С Лерой потом разберёмся, это дело не первой степени. Другое есть.
Володя, приподнявшись было, снова плюхнулся на диван. Калерия Кирилловна встала, подошла к холодильнику, пошарила рукой за стоявшими на нём пластиковыми контейнерами, достала конверт и тут же спрятала его в карман. Присела к столу и, тяжело вздохнув, начала:
– Помнишь дядьку Антона, брата отцовского?
Володя, совершенно не ожидавший такого поворота разговора, долго что-то прикидывал в уме, а потом вспомнил:
– Дядю Антона? Который на балалайке, что ли, играл?
Мать кивнула и снова вздохнула, покачав головой.
– Играл… Только, к сожалению, не всегда на балалайке… Это ужас какой-то был, вот уж намучились с ним все – и родители, и Коля, и жена его бывшая, Лена… То в карты проиграется в пух и прах, то в бильярд, вечно в долгах, как в шелках… Хоть игровых автоматов тогда не было, а то наверное, и там бы играл. Ну, и пил, конечно, и не только спиртное…
Володя повёл бровью, но ничего не сказал. Калерия Кирилловна опять задумалась. Она вспомнила серое весеннее субботнее утро почти сорокалетней давности. Было сыро и слякотно, сугробы расползались под ногами, и даже центральные улицы тускло поблёскивали грязными лужами. Во дворах дворники безуспешно пытались сгребать остатки грязного снега, перемешанного с прошлогодними листьями и травой. Лена с крохотной двухлетней дочкой на руках стояла на лестничной площадке, разглядывая свои заляпанные грязью сапоги. Она подняла опухшее от слёз лицо и трясущимися губами произнесла: «Лера… Пустишь? Ненадолго?» Калерия была дома одна – Володька в школе, он тогда то ли во втором, то ли в третьем классе учился; муж, как всегда, на работе, она взяла девочку из рук Лены, пока та пыталась о коврик оттереть грязные подошвы сапог и снимала в прихожей пальто. Немного отдышавшись, та принялась рассказывать о вчерашних событиях. Антон домой явился поздно, сильно пьяный и совершенно злой, глаза прямо совсем сумасшедшие. Опять проигрался до полного опустошения кошелька… Лена сидела на кухне, обняв дочку, в кармане её халата лежали последние десять рублей, на эти деньги надо было жить чуть ли не месяц. Это было совсем невыполнимо, как ни растягивай, не хватит всё равно, но хоть какая-то страховка… Хлеб, молоко, что там ещё… Она сидела напряжённая и готовая на всё, внимательно прислушиваясь, как Антон гремит чем-то, хлопает дверцами шкафов и серванта и ждала. Он пришёл, опёрся на кухонный стол. Глаза сощурены, колючие, взгляд острый и, несмотря на опьянение, осмысленный и ужасно злой.
– Что смотришь? Деньги где?
Лена бесцветным голосом говорила без всяких интонаций – нет денег, ты все забрал, у меня вообще ничего не осталось, я даже не знаю, на что дочке купить завтра молока… Он не слушал совсем, а только смотрел на её шевелящиеся губы и тяжело дышал. А она говорила и говорила, стараясь хоть чуть-чуть оттянуть момент, когда всё равно достанет из кармана эту злополучную десятку и отдаст ему. Оба знали, что это произойдёт довольно скоро, поэтому ни один из них не совершал никаких резких движений, все мизансцены давно отработаны и выучены, и сыгранная сто раз пьеса продолжается, действие за действием… Но в ту ночь всё произошло совсем не по сценарию. Тяжело дыша, Антон отошёл, постоял у разделочного стола спиной к ним, Лене показалось долго-долго, а потом, почти не разворачиваясь, метнул в их сторону лежавший на столе нож. Она видела, как летит мимо нож, время замедлилось настолько, что можно было рассмотреть на лезвии возле ручки не отмытые после готовки оранжевые ошмётки морковки. Нож пролетел совсем рядом, глухо ударился плашмя о стену и упал на пол. Антон всё так же стоял, отвернувшись.
