Небо на ремонте - страница 7



Но только этого не слышит
Иван, не помнящий родства.
О, как над речкой плачет ива,
И звезды плавают над ней…
Но ты опять проходишь мимо,
Иван, не знающий корней.
Как, сердце радуя и раня,
Плывет в ночи пасхальный звон…
Я говорю: Опомнись, Ваня…
Но ничего не помнит он.

Баллада об испорченном телевизоре

В моей квартире
тихо стало вдруг.
Сначала я не понял,
в чем тут дело.
Мой телик захандрил.
В нем лампа села,
которая ответственна на звук.
Я кулаком по крышке!
Но в ответ
ни полсловца…
Я пыль с экрана вытер.
Я повертел такую штуку – «гетер —
один»…
(Второго почему-то нет.)
Все без толку! Молчок.
Вот это ново!
Я ж к дикторскому голосу привык.
Но – до свиданья! Без руки и слова.
Мой старый телик
проглотил язык.
По трем программам
дел невпроворот!
А у меня затишье…
Вот непруха!
И видит око, да вот зуб неймет.
Хотя при чем тут зуб?
Не внемлет ухо!
Не слышу я, как мой родной народ
решения – выносит,
вносит – ясность.
Там все, как рыбы, открывают рот.
Я полагаю, ратуют за гласность.
(А может быть, уже наоборот?)
По всем, по тем программам
тишина.
Втихую – и брейк-данс, и авторалли.
Что? Где? Когда?
И с кем идет война?
Пошто митрополита показали?
По трем программам
дел невпроворот!
Но как понять, что в мире поменялось?
Ведь села лампа у меня.
И вот
исчезла гласность.
Видимость осталась
О чем сегодня нам поет «Секрет»?
Кого метелят на хоккейном поле?
Никто не растолкует.
Звука нет.
А видимость есть видимость.
Не боле.
Сводя с ума,
мелькает предо мной
необъяснимый мир в немых картинках…
Переключаюсь на канал другой.
И – тишина.
И девочки на спинках
лежащие…
И ножками – дрыг, дрыг!
Как все это не в пику, не к моменту!
Я ж с детства к комментарию привык,
к суфлированью,
к аккомпанементу.
Что митинг
с транспарантами вверху!
что «Волга-Волга»
с титрами по низу?
Я ж не могу без слова на слуху.
Я все отдам за реплику, репризу.
Ни полсловца
не вытянув из них,
мне старый телик вырубить осталось…
Но в это время,
к счастью, начиналась
программа «Время»
для глухонемых.
И понял я,
как наша жизнь проста,
перед экраном опускаясь в кресло.
Там все вставало на свои места,
как бы в театре
мимики и жеста.
Я понимал:
Идет…
Борьба…
За мир…
Хоть мир…
Еще таит в себе…
Опасность…
Я понимал!
Растет…
Число…
Квартир…
Вот пальцем ткнули в рот.
Ага! Про гласность!
Завоеваний…
Мы…
Не отдадим…
Проценты…
Подобьем…
Ударим…
Суммой…
Вот пальцем погрозили.
Это им.
Вот по лбу постучали:
думай, думай!
Бой…
Пьянству…
Ускорению…
Привет…
Все вместе…
Ликвидируем…
Осталось…
И что за горе,
если звука нет.
Ведь главное – что видимость
осталась.
Мерцал экран,
привычный, голубой…
И на меня наваливалась скука:
я ж это время
рассекал без звука,
как самый рядовой
глухонемой.

1987

«Человек человеку…»

Человек человеку
был,
разумеется,
брат и друг.
Человек человека
бил
не покладая рук.
Аккуратненько
на прицел
человек человека
брал.
Я читал на его лице:
человек человеку —
брат!
Разумеется,
шел тогда
наш прекрасный,
великий век
созидательного труда.
Человека бил
человек.
Век гудит
за моим окном.
Век в счастливое
завтра
прет.
Созидающим кулаком
человек человека
бьет.

1970

Год две тыщи никакой

Хорошо то или плохо,
но кончается эпоха,
век уходит на покой.
Мы сейчас вступаем с вами
в странный год с тремя нулями —
в год две тыщи никакой!
Новый век ударит – датой!
Мы отметим 45-й,
перед ним 37-й.
Ну а этот год – особый —
угадай поди, попробуй,
чем нас встретит – светом? Тьмой?
Кто придет – варяги? Гунны?
Кто – с брони или с трибуны
нам укажет путь рукой?
И в какой мы будем яме
в этот год с тремя нулями —