Небо нашей любви - страница 46

Краснов, тыльной стороной ладони вытер кровь, стекающую из рассеченной губы, и не отводя глаз от лейтенанта, поднялся с пола. В тот миг что-то тяжелое и гнетущее навалилось на него, странной пеленой. К горлу вновь подкатил комок горечи, а глаза заблестели от слез. Парень вдруг застонал и, упав на колени, стал кулаками бить по паркетному полу, чтобы хоть как–то унять ту боль, что разгорелась внутри его груди. Он бил руками, скулил, катался по полу, но так и не смог заплакать. Сколько он находился в этом припадке ярости и скорби, он не знал.

С каждой минутой Валерке становилось все хуже и хуже, пока он не провалился в черный «церковный» подвал сна.

Леди уже почти по привычке, бесшумно вошла в квартиру Красновых. Первое, что она увидела, это был Валерка, который неподвижно лежал на полу. Квартира была пуста. Не было в ней ни приветливой улыбки Светланы Владимировны, ни ее прежнего тепла. Создавалось такое ощущение, что злая и неведомая сила лишила этот дом своей души и того семейного счастья, которое было здесь совсем недавно.

Леночка бросилась к Валерке. Встав на колени, он перевернула его лицом вверх. В тот момент она просто его не узнала. Его лицо было серым. Губы вспухли и посинели, а кровь засохла вокруг рта и на подбородке. Ей сначала показалось, что он умер, но тепло его тела говорило, что Валерка жив. Ленка похлопала его по щекам. Краснов приоткрыл опухшие от слез глаза.

– Ты жив, слава богу! Я так испугалась! Что случилось? Почему Ты на полу? – стала его засыпать Леди вопросами.

Валерка приподнялся, сев на пол, он облокотился на диван и, сказал:

– Ночью чекисты приходили. Они и маму арестовали.

– Как? За что, – проглотив ком, еле проговорила Ленка, всем сердцем сочувствуя Краснову.

– За то, что она жена врага народа и немецкого шпиона! – сказал Валерка с суровым выражением своего побитого лица.

Он встал с пола и молча, прошел на кухню, где над печкой на полке лежали уже его папиросы. Он взял одну папиросу и прикурил. Теперь он остался один. Не было того строгого отцовского внимания и материнского неодобрения его дурной привычки. Он был один, и это чувство было до ужаса, до нестерпимой боли неприятным. Тяжело было сейчас осознавать такую потерю, да и даже думать о ней, как о свершившейся правде.

– Что ты молчишь, ведь надо что-то делать!? – бросилась к нему Ленка, стуча ему в грудь и маленькими кулачками.

– Что я смогу сделать? Написать дедушке Калинину, поехать в Москву к Сталину? Что, что? Ты можешь сама сказать, что?

– Я, Валерка, не знаю…. Это какое-то недоразумение. Неужели никто не может остановить это безумие – это же не тридцать седьмой год?

– Ты бы, поменьше болтала, а то и тебя за антисоветчину упекут. Ты лучше в школу иди, а мне нужно найти жилье. Сегодня придут чекисты квартиру описывать и опечатывать. Меня обещали в приют отправить. Я знаю, по этой статье меня тоже могут сослать, куда– нибудь в ссылку.

– А может к нам? – спросила Леди, глядя на него заплаканными глазами.

– А что скажет твоя мать? Жених пожаловал, без гроша за душой…. Нет, Леночка, я так не могу. К бабке надо ехать в деревню….

– А как же школа? Как твои полеты? Ведь это же, Валерик, последний год.

– Я не думаю, что в школе меня примут с объятиями. Вон, у Ваньки, тоже арестовали отца и мать. И где теперь тот Ванька? В приют для детей врагов народа отправлен? Нет, Ванька, уже далеко в Забайкалье. Я так не хочу! Это не мое. Я должен, должен стать военным летчиком. Отец должен гордиться мной! Ты это – понимаешь, я ведь ему и матери обещал?