Когда наставало время подвести итоги, я обычно проигрывал – Дед, человек старой закалки, был сторонником мнения, что детям поддаваться не надо, а если и надо – то совсем чуть. Благодаря его позиции я обогатился множеством новых знаний о сратегии и тактике, бережно мною извлечённым из книг, таких же аккуратных, пожилых и вкусно пахнущих временем, как и всё в этом доме.
Так проходило беззаботное моё детство, не лучшее, но и не худшее, чем у тысяч других детей. Когда я был, как мне казалось, взрослым, а на самом деле – сущим ребёнком, Дед ожидаемо и тихо умер, исполнив главную мечту последних лет жизни – не обеспокоить родных и близких беспомощным своим состоянием. До самого последнего дня он находил в себе силы самостоятельно пройти на кухню, зажечь спичкой живой огонь и поставить на плиту потёртый эмалированный чайник со свистком.
Пётр Тимофеевич Кирпичёв проснулся от дробного металлического стука на заднем дворе.
Надо сказать, что Петра Тимофеевича никто и не думал величать по батюшке. Звали просто: Петя Кирпич, редко иначе. Тут был как раз тот самый случай, когда фамильное прозвище подходило натуре и облику как нельзя лучше. Был Петя довольно молод, едва ли сорока лет от роду, здоров, как бычара, широк и красен лицом, квадратен головой. Впечатление производил монументальное – то есть был похож на типовой монумент воинам, павшим смертью храбрых. На руку был скор, к выпивке питал трепетную тягу, батрачил в сезон на комбайне, держал птицу и двух коз – таких людей называют крепкими хозяйственниками, иногда их, для разбавления, делают депутатами или служащими. Жил бобылём, молодая жена сбежала в город с залётным командировочным, прибывшим на соседний завод, где та трудилась в упаковочном цехе. С другими у Кирпича как-то не сложилось, а потом и привык. Девки, впрочем, к Пете хаживали, наутро возвращаясь домой с огромными синяками под глазами, но довольные, что твоя кошка в марте. Отцы да братья пробовали приезжать разбираться, да кончилось это ничем – Кирпич выпивал полстакана, выходил на крыльцо и молча стоял, нежно поглаживая приклад двустволки, доставшейся от покойного отца.
Итак, Петю Кирпича разбудил металлический стук.
Голова немного потрескивала после вчерашнего – заходил Фёдор Лесник, приносил дары браконьеров, и выпили они крепко – поэтому сначала Петя принял стук за внутренние шумы измученного самогоном организма. Пролежав в койке ещё с минуту, он понял, что стук всё же идёт с задов, и, с трудом поднявшись, выполз наружу, на всякий случай прихватив с собой топор. Он вообще любил оружие во всех видах и редко выходил из дома с пустыми руками.
В окно Кирпич увидел, что соседские мальчишки, шести и восьми лет от роду, из-за низкого частокола швыряют мелкие камешки на его задний двор, метясь в нечто металлически стучащее, что пока было от него скрыто. Рассвирепев, Петя перехватил удобнее топор, намереваясь напугать сорванцов, и выскочил наружу, ударив плечом жалобно скрипнувшую дверь.
Посреди двора, распугав съёжившихся в углу курей – вчера Петя забыл их закрыть в курятнике – стояло металлическое блюдце на тонких изящных ножках. Диаметром блюдце было не больше трёх метров, верх его закрывал колпак мутного стекла в виде полусферы, на корпусе тут и там, без видимой системы, зияли ромбовидные отверстия. Никаких опознавательных знаков блюдце не имело, и Кирпич застыл, не понимая, как относиться к вторженцам – приветствовать как отечественных военнослужащих или брать в плен как вражеских шпионов? Когда-то он служил в армии, и некие рефлекторные реакции оказались зашиты в подкорку.
