Да как это – нет ничего личного?! Что же тогда там есть? – недоуменно спросила Нина.
Ну, – замялся Иван, – там Тонечка просто сообщает этой Зинаиде, что у нее все хорошо, что она вышла замуж. Что муж у нее замечательный и уже почти взрослая дочь. Ну, в общем, пишет о том, что они с Максом хотели бы помочь Зинаиде, потому что знают, как тяжело живут в Союзе после войны, но деньги передать невозможно, поэтому она посылает ей этот рисунок, чтобы та могла продать его. Там даже приводится имя какого-то антиквара из Ялты, по-видимому, хорошего знакомого их семьи, к которому, по мнению Тонечки, Зинаида могла бы обратиться за содействием.
Понятно, – вздохнула Нина. – По-твоему, конечно, ничего личного!
Послушай, не надо придираться к словам! Все это было сорок с лишним лет назад! Может, и в живых уже никого из этих людей не осталось, а ты мне мораль читаешь о нарушении тайны переписки! – с обидой в голосе воскликнул Иван.
Да что уж тут тайна переписки, – возмутилась Нина в ответ, – когда ты уже готов продать чужую вещь! Это же все равно, что украсть! Причем не пирожок из буфета, а миллион, или я не знаю, сколько может стоить рисунок, если это действительно Рембрандт, или даже просто кто-то из старых голландцев!
Знаешь, дорогая, ты говори, да не заговаривайся! – тут же вскипел Иван. – Я честно пытался найти хозяев, но, как говорится, «адресат выбыл». В конце концов, теперь этот рисунок – просто часть отцовского наследства, и я вправе распорядиться им по-своему усмотрению.
Ну да, например, подарить Пушкинскому музею! Разумеется, такая мысль тебе и в голову не приходила! Ты сразу решил его продать! «Все на продажу»! И я даже знаю, зачем тебе деньги! Что у нас служит двигателем прогресса! Вы с Серегой опять собираетесь снимать очередное «гениальное» кино! Ванька, тебе «полтинник» скоро! Ты когда-нибудь повзрослеешь?
А это не твое дело! – привычно завелся Иван. – Что ты понимаешь в современном кинематографе? «Чистое небо» – вот предел совершенства! Да у тебя вкус домохозяйки прошлого века!
Неужели? А когда-то именно моим вкусом ты особенно восхищался! – Нина усмехнулась и продолжила уже совсем другим тоном. – Ты хоть понимаешь, что продать Рембрандта, нелегально ввезенного в страну, без специальных связей в наше время просто невозможно. Если тебя не убьют (да-да, за Рембрандта вполне могут), – у тебя отнимут рисунок на самой первой стадии оценки, и ты больше никогда его не увидишь! И никак не сможешь доказать свои права на него, которые, как ты считаешь, у тебя есть, в чем я лично очень сомневаюсь!
Хорошо, – внезапно сдался Иван. – Что ты предлагаешь?
Я предлагаю первым делом убраться отсюда, пока эти молодчики не вернулись и не прикончили нас обоих. Сейчас соберем бумаги и поедем к нам. Да, и возьми все, что считаешь нужным, с собой, потому что в ближайшее время тебе не стоит здесь появляться, да и вообще, лучше убраться из города. Можешь пожить какое-то время у родителей на даче – мама жаловалась, что огород поливать некому. Но это мы обсудим дома, – с этими словами Нина взяла старый саквояж Кузьмича, и принялась за дело.
…В Туле поезд стоял всего три минуты. Только он тронулся, оставляя на перроне назойливых торговцев суррогатными пряниками, и Нина уже хотела обрадоваться отсутствию попутчиков, как на пороге ее купе появились новые пассажиры. Это была супружеская пара примерно Нининых лет, однако, с повадками молодоженов. Впрочем, возможно этот высокий бритоголовый мужчина и эта худощавая, почти красивая женщина были женаты давно и всю совместную жизнь провели в режиме демонстративной нежности, которая с первых же минут совместного путешествия начала раздражать Нину.
