«Наверное», – отвечает мой внутренний голос, всегда звучащий как мамин. «Хотя что может быть правильно в том, что изначально совсем не правильно… Даст Бог и ты во всем разберешься, деточка. Только смотри не заиграйся».
Вот уже во второй раз голос говорит, «Не заиграйся». Не могу понять, что это значит.
Но быстро забываю обо всем, искупавшись в восхищении, с которым смотрит на меня мой бывший надсмотрщик. Ладно, я обещала ему целый час не вспоминать об этом.
И, о чудо, мне вполне удаётся исполнить обещание. Юра берет мне фруктовый салат, нам приносят зубочистки, и мы по очереди накалываем виноград, дольки яблок, апельсинок, грейпфрута, клубники и голубики, и угощаем друг друга.
Он оказывается кладезью забавных анекдотов, а я вспоминаю случаи из моего детства, и неожиданно для себя рассказываю, как мы с мамой ходили в зоопарк кормить слона, и как на первом курсе Мединститута один мой однокурсник, Стас, притащил на лекцию скелета, мы надели на него медицинский халат, бахилы, шапочку, маску, и стетоскоп, и носили скелета с собой на лекции целую неделю. Смеялись и рассказывали педагогам, что это наш подопытный, нулевой пациент.
– Слушай, а как фамилия этого заводилы, вашего однокурсника, оскелетившего всех вас?
– Ой, по-моему, его звали Станислав Викторович Ольшанский.
– Ольшанский?
Юра так переспрашивает меня, что я чувствую в вопросе некоторый подвох.
– Ну, да, Ольшанский. А что?
– Да нет, ничего. Видно, просто распространенная фамилия. Викторович?
– Викторович.
– Не Тимурович?
Я на мгновение задумалась. Тимурович? Нет, мне кажется, я точно помню. Хотя… Тимурович? Все может быть.
– Да может быть и Тимурович. Сейчас разве вспомнишь. Имя и фамилию помню, а вот отчество не очень. За Викторовича голову на отсечение не дам.
– Ну, а что в итоге стало со скелетом?
Он улыбается, я улыбаюсь ему в ответ.
– Утилизировали. По крайней мере, недели две спустя у нас его отобрали, и больше мы нашего Аркашу не видели.
– Аркашу?
Юра смеется.
– Ну да, мы назвали его Аркадием. По имени нашего педагога анатомии, противного, лысого и до жути привередливого типа.
Так и стал скелет Аркашей. Как же бесился Платоныч, когда об этом узнал.
Его звали Аркадий Платонович Чуров.
Мы еще поболтали о забавных случаях, которые характеризовали мою студенческую жизнь.
Юра спросил, занималась ли я когда-нибудь спортом.
– В детстве мама водила меня в секцию плавания. А еще на бальные танцы. Плавание мне понравилось больше.
А ты занимался спортом?
– Боксировал.
– Ну и как? Успешно?
– Да нет, не очень.
– В каком весе? Тяж или супертяж?
– Супертяж.
– По тебе нетрудно догадаться об этом.
Сама не замечаю, как час проходит.
Мы уже перешли за шестьдесят минут, и он делает вид, что не замечает этого.
Всё улыбается, смеется, и от него исходит и тепло, и свет…
Любопытно, но все хорошее, да вообще все всегда подходит к концу. И голосом из сказки я говорю, «Ваше время истекло».
А потом добавляю:
– И в полночь карета превратится в тыкву, кучер в крысу, лошади в мышей.
– Но у принца все равно осталась туфелька.
– Да, осталась. Только принц не спал с Золушкой, пока она была рабыней.
Будто отхлестала его мокрой, грязной половой тряпкой.
– Официант, принесите счет.
Он больше не смотрит на меня, а мне кажется, что я вижу, как кровоточит его душа.
Вижу и чувствую. Но разум тут же встает на мою защиту:
«Он часть системы рабовладельчества, которая изломала тебе жизнь. Нашла кого жалеть, глупая».
