В начале ноября он вышел на связь рано утром по времени Нью-Йорка – и поздней ночью по Волгоградскому – и сказал, что лекарство почти все готово. Но мне нужно срочно было приехать, потому что нужен был специалист по геномным базам данных и, конечно, сами эти базы.
Вот вы и узнали мою роль в разработке лечения шок-деменции. Мы с Маркусом занимались анализом всех генов и протеинов в нейронах головного мозга, сравнивая здоровые клетки и клетки больных. Параллельно с этой работой я был неврологом во все том же Бруклинском Университетском Госпитале, где мы безуспешно пытались контролировать эту болезнь в течение уже почти пяти лет.
Струков умел вселять веру в людей. Однажды он вдохновил меня на то, чтобы войти в комнату к первому пациенту с шок-деменцией, поступок, который полностью изменил мою жизнь. А в то утро, когда он с пылающим взглядом рассказывал, что лечение почти что у нас в руках, я внезапно понял, что готов ехать.
– О русские, вы все сумасшедшие! – воскликнул Маркус.
– Да, – согласился я. – Как в хорошем, так и в плохом смысле.
Итак, в начале ноября 2044 я полетел в Волгоград. Я очень хотел вернуться назад в Нью-Йорк, но понимал, что если мы не найдем лекарства, то возвращаться рано или поздно будет некуда. Было грустно. Я позвонил маме и сказал, что полечу в Европу. Она была обеспокоена даже этим. К ситуации в России она была настроена крайне пессимистично и считала, что большинство русских провалились в состояние так называемой выученной беспомощности. «Я ведь не требую от них, чтобы они баррикады лезли! – говорила она. – Но хотя бы крошечный огонек протеста в душе нужно же хранить. Хотя бы крошечный!»
Рейс до Волгограда был через Москву, оба самолета были почти полностью пустые. Границы и авиасообщение были закрыты для большинства людей уже несколько лет – я смог прилететь только потому, что у меня был статус ученого, напрямую работающего с деменцией нейронного шока, и приглашение от Красного Креста. Я вышел в аэропорту «Гумрак», прошел через старый коридор аэропорта, украшенный дырками в стенах, а иногда и в полу, дождался своего чемодана и вышел наружу. Оппозиция мне прислала свои координаты через сверхзашифрованную сеть, которой пользовались, кроме них, разве что террористы и хакеры. На территории аэропорта было много полиции и солдат. Меня остановили сразу же на выходе, но быстро отпустили, узнав, что я работаю с шок-деменцией.
– Врач? – спросил старший.
– Нет, – соврал я, не знаю даже зачем. – Ученый.
– Будете работать по правилам, все будет нормально.
– Я надеюсь на это! – весело сказал я, но полицейский так на меня взглянул, что веселье пропало.
– Куда едете?
– В НейроЦентр…
– Посещать Красноармейский Изолятор запрещено, вход строго по пропускам, при нарушении понесете уголовное наказание.
– Понял вас, спасибо.
Они быстро ушли, и больше полиция меня не останавливала. Это было мне знакомо. Никто не любит проводить лишнее время с людьми, работающими с шок-деменцией. Ведь мы можем быть заразными, в конце концов.
