После этого он повернулся к «сокрушителю идолов». Осмелев, я надеялся, что теперь он каким-нибудь хитрым способом отговорит его и посоветует возвращаться. Но нет, он просто сказал:
– Совершенно верно, уважаемый, Брёзель – это я!
На что незнакомец, на свисающую полу засаленного сюртука которого я больше не осмеливался взглянуть, ответствовал в высшей степени хвалебной речью, от которой меня бросало то в жар, то в холод. Брёзель же ничуть не утратил своего спокойствия, он добродушно улыбался и в конце предложил «проповеднику в пустыне» сигару, которую тот с почтением принял.
Между тем остров увеличивался в размерах, мощная башня вырастала впереди, которая в старину была укрытием для Штёртебекера и других морских разбойников, а сегодня служила маяком, как объяснил мне господин Брёзель, когда незнакомец некоторое время был занят сигарой. Крыши домов и белое здание гостиницы появлялись и исчезали вновь за дамбой.
Скрипучая колымага, шумно раскачиваясь из стороны в сторону, добралась до вымощенной дороги наверху и перевалила через дамбу. Овцы и ягнята с блеяньем разбегались перед нами, так что я с трудом удерживал Алекса.
Зеленый и веселый остров лежал перед нами, окруженный мерцающим, уходящим вдаль морем.
Пастор Брёзель жил в небольшом доме недалеко от места, отдельно обнесенного дамбой, на котором стоял старый маяк.
Фрау Брёзель, с гладко причесанными блестящими седыми волосами, была со мной очень приветлива, а также с господином Майзерихом, так что я почувствовал себя в кругу семьи, когда мы сели за круглый стол обедать. Дико обросший незнакомец был неразговорчив, поглощая пищу с таким ожесточением, словно перед ним была толпа язычников, которых он должен истребить.
Господин Брёзель время от времени бросал на меня задумчивые взгляды, а после пудинга отвел в сторону и сказал:
– Что если, Гансик, мы найдем тебе другое пристанище вместо любимого дивана Гуно? Бедному господину Майзериху лучше побыть возле меня, пока я не увижу, что он собой представляет на самом деле.
Ему удалось препроводить господина Майзериха в маленькую комнату, где жил Гуно и где мягкий диван действительно занимал почти все пространство.
Мы пожелали «истребителю язычников», как я с самого начала прозвал про себя незнакомца, приятно вздремнуть после обеда, потом господин Брёзель, прикрыв дверь, тихо рассказал жене, как ей держаться с чудаковатым гостем, на что добрая пасторша не только не проявила никакого беспокойства или волнения, как мне бы хотелось в глубине души, но и ответила доброй, радостной улыбкой. Мы снова пошли, Брёзель и я, вдоль дамбы, под громкое пение жаворонков, к отелю у кромки прибоя, где господин Роуз, хозяин, приветствовал нас с деревенским добродушием. Когда он понял, что я не новый постоялец и что мы только хотим переговорить с господином сенатором Хуземангом, он стал немного сдержаннее. Но я сразу проникся к нему доверием, ведь он был честным человеком, знаменитым на все побережье своим юмором и прекрасной едой, и, преисполненный почтения, начал рассматривать висевшую на стене заключенную в рамку «Благодарность», которой наградило его голландское правительство за спасение экипажа потерпевшего крушение в тамошних водах парусника, то есть это был и сам документ и портреты членов команды, включая жену капитана.
Между тем появился господин сенатор Хуземанг. Это был чиновник, присланный из Гамбурга для ежегодной государственной инспекции острова. Он любезно улыбался, держа голову немного выдвинутой вперед, в то время как его взгляд устремлялся вдаль, словно направленный на широкие народные массы.
