Негритенок на острове Шархёрн. Повесть - страница 8

Господин Брёзель попросил ввиду срочной необходимости выдать разрешение на использование «государственного помещения» на маяке.

После быстрого официального опроса разрешение было охотно выдано с величавым округлым движением руки, и работник Йохен, тот самый, который доставил нас сюда, был отправлен к управляющему островом передать, что служанка должна привести комнату в порядок.

Мы сели на небольшой террасе на дамбе, где стоял стол, и выпили по чашечке кофе, пока Алекс носился внизу, пугая гусей и ягнят, и где перегоревший костер был весело затоптан несколькими ребятишками.

– Это был наш пасхальный огонь! – многозначительно, словно при рассмотрении государственного закона, улыбнулся господин сенатор Хуземанг. – Да, дорогой пастор, мы на островах и в республиках (Гамбург всегда был сам по себе республикой и гордился этим) слишком удалены и наполовину язычники, потому что это более широкий путь к Богу от побережья и свободы, чем, как я уже позволил себе сказать, в Швабии или Саксонии.

– Позвольте тогда и мне высказать свое мнение не в обиду высокому и благородному Сенату, – возразил Брёзель серьезно. – У каждого свой Бог. И детский пасхальный огонь лучше, чем предписанный праздничный перезвон.

Это замечание взволновало мою детскую душу, даже при том что мое внимание отвлекали прыгающий вокруг костра Алекс и корабли, скользящие на горизонте, – там, на водных путях мира.

И мне почудилась неясная связь между тем, что было сказано, и одинокой мощной башней, которую я видел упрямо вздымающейся на другом конце острова и в которую я должен был отправиться уже вечером.

Из больших разноцветных облаков солнце скатилось в море. Мы пошли к башне.

Старая башня стоит на отдельно обнесенной дамбой территории, на которой находится, в том числе, дом смотрителя маяка.

В то время как башня, словно небоскреб, вырастала перед нами все выше и выше – четырехгранная, с белой, кажущейся такой маленькой лестничной пристройкой и черной крышей высоко вверху, несущей стеклянный кожух фонаря, в нем вспыхнул свет и широким лучом упал на вечерние сумерки, регулярно вспыхивая и угасая, напомнив мне шута Пучинелли, орудующего своей шутовской палкой на маленькой домашней кукольной сцене. И я осознал, как далеко я удалился от дома; я ощущал себя так, словно прошел уже целый год.

Мы шагали через большой вымощенный двор. Никогда не видел я здания столь огромного, возвышающегося передо мной до самого неба.

«Элиа», «истребитель язычников», до сих пор миролюбивый, пристроился рядом с нами, хотя и немного отстраненный, потому что вокруг было так тихо и радостно и не давало ни малейшего повода к призывам к раскаянию. Однако перед явлением башни он все же возвысил свой голос и заговорил об Иерихоне, который пал от яростного трубного гласа.

– Даже французы не справились с ней в 1812 году! – добродушно заметил господин Брёзель во время передышки и показал нам узкую трещину, идущую от основания и теряющуюся где-то наверху.

Разве иностранный государь был таким светилом, что мог бы заменить наш морской маяк? – улыбаясь, спросил человек, который только что подошел к нам. Это был управляющий.

Рядом с ним я мельком заметил девочку с темными кудрями, но мы уже поднимались по лестнице, пристроенной к башне.

Через несколько ступеней мы достигли входа в нее, до которого раньше можно было добраться только по веревочной лестнице. Да, это была старая крепостная башня, от которой исходил дух столетий. Мой родной город возвел ее из так называемого монастырского кирпича, который был несколько крупнее современного, в 1300—1310 годах – настоящий символ морского владычества в устье Эльбы, так сказать, выставленный вперед кулак против возможных претендентов на побережье Северного моря. Отсюда сторожевая команда могла держать под наблюдением пиратов и захватчиков, заботиться о ганзейских кораблях и оповещать их, держать открытыми проходы в гавани для рыбаков, а также взимать соответствующие таможенные пошлины, так что добровольное присоединение к Гамбургу было очевидно выгодным. Лишь позднее тридцатиметровый колосс с его почти трехметровыми стенами и восьмиметровой надстройкой стал общим навигационным знаком для всех судов днем и ночью. Это внушающее благоговение сооружение является старейшим из всех в мире действующих маяков.