Сквозь распахнутое окно проникал приятный ветерок. И солнце мягко освещало покои, будто стараясь напитать теплом каждый уголок. Лучи его преспокойно лежали на ковре. От атмосферы этой умиротворённой Анталу тут же сделалось хорошо. Не то чтобы в окружении мертвецов он чувствовал себя неуютно. Просто, как и многие простые люди, любил тепло и свет. Прескверный частенько дремал на какой-нибудь лесной поляне, купаясь во внимании светила.
Элейн закрыла двери и предложила Анталу присесть в кресло, и сама устроилась напротив, спросив:
– Ничего, если я подберу ноги?
Антал вновь бросил короткий взгляд на её босые лодыжки и тонкие щиколотки, ответив:
– Как вам будет угодно.
И принцесса тут же уселась, как ей удобно – подобрав под себя ноги. Наверное, этикет не позволял ей в присутствии гостя разваливаться в кресле, но всё же она это сделала. И Анталу это, честно говоря, понравилось. Так он и сам чувствовал себя комфортнее.
Элейн потянулась к стоящей рядом тумбе, выудив из ящика мундштук и спички. А потом закурила. Сидели они прямо у окна, потому дым тут же потянуло наружу. Губы её пухлые изящно обхватывали прикус, с удовольствием вытягивая из скрученного в бумагу табака желанный вкус горечи. Горло её приятно обжигало. Даже курила она красиво. Тонкие пальцы держали мундштук так, как художник держит кисть, собираясь писать очередной шедевр.
Антал закинул ногу на ногу, не заметив, как задержал взгляд на принцессе. Непозволительно долго он рассматривал её, забыв о приличиях. Быть может, виной тому было её прикосновение за завтраком. Столь смелый жест, несомненно, заинтриговал. Большинство аристократов чуть ли ни в лицо Анталу плевали, только завидев его, а тут сама принцесса почему-то благосклонна к нему. Не отводит взгляд, полный презрения, не морщится. Почему же?
Элейн вдруг протянула мундштук с папиросой ему:
– Хотите?
Это уже ни в какие рамки! Ему ведь придётся касаться мундштук губами! И ей совсем не противно?
– Хочу, – ответил Бонхомме.
И взял мундштук, закурив. А потом с усмешкой поинтересовался:
– И что же, король поощряет столь вредную привычки дочери?
– А папа не знает. Ему противен дым.
– А если он прямо сейчас войдёт сюда и увидит?
Элейн чуть подалась вперёд, понизила голос и абсолютно серьёзным тоном ответила:
– Так я скажу, что это вы. Вы меня дурному учите.
Антал тихо посмеялся. Элейн вдруг удивилась. Мало кто понимал её шутки, ведь говорились они обычно ровным тоном и с непроницаемым лицом. Сколько раз служанки принимали её иронию за чистую монету, когда ещё были живы. А иронизировать принцесса очень любила. Мама ругала за это, а папа ласково вторил, грозя пальцем: «не хулигань, Элейн». Только вот и хулиганить она тоже любила. Братец её, однако, был совсем другим. Говорят, в паре близнецов есть хороший, а есть плохой. Элейн как раз и являлась плохим. Думать о Бартоломью было больно, потому она постаралась немедленно отогнать эти мысли. Не хватало ещё сейчас расплакаться.
– Так какие серьги вам бы хотелось?
Антал вернул ей мундштук, проследив за тем, как Элейн продолжила курить, как ни в чём не бывало.
– Серьги? Не нужны мне никакие серьги, господин Бонхомме.
– В таком случае, для чего я здесь?
Она докурила и убрала мундштук обратно в ящик, после чего замолкла на какое-то время. Настроение её заметно изменилось, голубые глаза наполнились грустью. Пребывая в задумчивости, Элейн уставилась в окно. Она будто не решалась заговорить о чём-то и набиралась смелости. Либо вообще сомневалась, стоило ли. Антал в свою очередь терпеливо ждал, окончательно утратив ясность происходящего.
