Читать онлайн Манон Стеффан Рос - Синяя книга Нэбо

Азбука. Пульсации

Manon Steffan Ros

THE BLUE BOOK OF NEBO

Copyright © Manon Steffan Ros, 2021

This edition is published by arrangement with Sterling Lord

Literistic, Inc. and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

Перевод с английского Натальи Власовой

В книге имеются упоминания социальной сети Facebook («Фейсбук»). Деятельность американской транснациональной холдинговой компании Meta Platforms Inc. по реализации продуктов – социальных сетей Facebook и Instagram запрещена на территории Российской Федерации.

© Н. Н. Власова, перевод, послесловие, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука®

Мама сказала, что мне лучше бы писать дневник. Якобы она не может и дальше заниматься моим обучением, но мне кажется, у нее просто кончились силы. Не знаю, какой вариант верный и есть ли разница.

Раньше она каждое утро сидела со мной по часу, пока Мона не просыпалась. Мы занимались арифметикой и чтением, но не так, как в школе. Никаких тебе графиков, таблиц умножения и всякого такого. Она заставляла меня читать книги, а потом писать по ним сочинения и делала пометки красной ручкой, если я допускал орфографические ошибки или писал какую-то несусветную чушь. Потом мы уделяли немного времени сложению и вычитанию. Правда, на этом математика для меня и закончилась. Мама забеспокоилась. В том числе из-за шариковых ручек. Потому что мы не хотели все их исписать.

– Мне больше нечему тебя учить, Дилан, – сказала она вчера после того, как просмотрела мое сочинение, написанное после прочтения романтической повести о мужчине и женщине, которые познакомились в поезде. Думаю, в ней что-то екнуло. – Нет смысла продолжать в том же духе.

Она добавила, что не станет приставать ко мне с учебой, пока я пишу дневник по часу в день.

Эту записную книжку мама нашла в одном из домов, куда мы влезли, в Нэбо. Она лежала в выдвижном ящике маленького стола в чьей-то гостиной. Обычно мы берем только что-то важное. Спички или крысиный яд. Ну или книги. Мама повертела записную книжку в руках, а потом сунула в сумку.

– Вот, возьми, – сказала она, когда мы уже добрались до дома, – напишешь свою собственную историю.

– «Синяя книга Нэбо», – улыбнулся я, забрав у нее записную книжку. Страницы были чистыми и широкими, как новый день.

– Мм? – не поняла мама.

– Ну, как «Черная книга Кармартена» или «Красная книга Хергеста». Так делали в старину, записывали. Я читал об этом в одном издании по истории Уэльса. Это важные книги, в которых рассказывалось о прошлом нашего народа. Но сейчас это тоже часть истории, так ведь?

Обложка моей будущей книги была прекрасного насыщенного темно-синего, почти черного цвета. Библейский черный, сказал бы Дилан Томас[1]. Но вы можете определить, что перед вами Библия, даже не глядя на название на корешке. Вы просто знаете. Моя книга не похожа на какую-то особо важную, однако ведь все книги – лишь слова, нанизанные друг на дружку.

После этого я положил записную книжку на верхнюю полку, чтобы Мона не достала, и пошел в пристройку – устранить течь в углу. Вы даже не представляете, сколько воды может просочиться через такую крошечную дырочку. Мне понадобился лишь малюсенький комочек пластилина и кусочек брезента площадью всего два квадратных дюйма. Я заколотил один-единственный гвоздь, потому что их осталось немного. Пока и так сойдет.

Мона расплакалась, и мама пошла к ней, чтобы взять из кроватки.

С пристройки открывается потрясающий вид на Карнарвон, на башни замка, торчащие, как неровные зубы, а за ними – море и Англси. Я не помню, чтобы когда-либо ездил на Англси, но мама утверждает, будто в детстве я бывал в тех краях кучу раз. По ее словам, там много где можно было прогуляться и там полно симпатичных пляжей, потому что Англси – это остров. Я размышлял об этом вчера, когда сидел на крыше и смотрел вдаль на море и на остров, который отсюда кажется слишком большим для острова. Между нами и морем – деревья, поля и незнакомые мне места. Вчера было холодно, так холодно, что из моего рта шел пар, как от снега в кастрюле. А я сидел и думал обо всех этих людях, которые в былые времена – бедняжки! – ездили на пляжи на своих машинах и сидели там целыми днями, ничего не делая. Они могли помочить ноги в воде, потом немного поплескаться, а затем устроить пикник. Я стараюсь не думать об этих людях слишком часто.

Потом я услышал, как выходит мама с Моной в перевязи-слинге на груди, и спустился по лестнице. У меня слишком много дел, чтобы тратить время на размышления об Англси и о том, что было раньше.

Наш дом в мертвой зоне. То есть это центр небытия, куда никто никогда не заглядывает. Ну, то есть почти никто. В былые времена одна пожилая пара занимала дом под названием Саннингдейл всего в семидесяти восьми шагах от нашего жилища. Но они уехали вскоре после Конца, как и все остальные.

Как-то раз, заглянув в окна их особняка, я спросил у мамы, что значит «Саннингдейл».

– Ничего. Просто слово, – ответила она. Я тогда подумал: все слова что-то да значат, иначе зачем они нужны, но вряд ли мама хотела это обсуждать. Ее голос был усталым и мягким, словно подушка. – Не подходи к этому дому. Он не наш.

Мне кажется, я помню мистера и миссис Торп, но я не уверен. Он высокий седой старик в очках, от которых постоянно отражается свет, поэтому глаза невозможно разглядеть. Она маленькая и сухонькая, всегда смотрит на собеседника в упор. Саннингдейл остался точно таким же, как в день их отъезда, правда я кое-что посадил у них в саду и срубил пару деревьев на дрова. Мне хотелось зайти внутрь, но мама запретила. Почему-то она с особым трепетом относится к этому дому и чете Торп.

Но правда в том, что они, скорее всего, никогда не вернутся. Наши соседи были уже старые, достаточно старые, чтобы перестать работать. Они занимались всякой ерундой, например играли в гольф и выращивали на кухонном окне крохотные деревца, которые называются бонсай. Наверное, мистер и миссис Торп уехали к родным. И сейчас где-то вместе со своей семьей. Может быть, в Англии.

Сегодня я срезáл сучья в их саду, чтобы высушить и использовать для растопки. Мама стояла внизу, а Мона, болтавшаяся в слинге на груди, что-то лепетала. Мама связывала сучья, которые я скидывал на землю, – так их было легче тащить домой. Мне проще лазить по деревьям и по крышам и всякое такое, потому что мама прихрамывает, когда ходит, – у нее болит нога. Но мама все равно забирается со мной на крышу, когда солнечно или светят звезды.

Занавески в крошечный розовый цветочек, кровать аккуратно застелена, покрывало расправлено так, что нет ни складочки. Белый шкаф. По обе стороны кровати маленькие белые тумбочки, на которых высятся аккуратные стопки книг.

– Давай, Дил. Дождь начинается! – Мама ждала сучья внизу.

Я спилил еще один, бросил вниз и сказал:

– У них тут полно книг.

Мама ничего не ответила.

– А еще одеяла. Мне кажется, пуховые. И две подушки. – Я медленно и степенно пилил очередную ветку.

– К нам это не имеет никакого отношения, – твердо заявила мама.

Я понял, что мне пора заткнуться. Мама не из тех, кто спорит, она просто закрывается, как дверь или книга. Ей кажется, что влезть в Саннингдейл – это не то же самое, что влезать в другие дома в Нэбо, но я не знаю почему.

Сегодня ей исполнилось тридцать шесть.

У нас остался старый календарь за 2018‑й – год, когда наступил Конец. Мы не уверены, что сейчас именно это число, поскольку в самом начале, пока нам было плохо, время путалось: могло пройти три дня, а могло и две недели. Но это не важно. Мы примерно догадываемся, какое сейчас число. Мама не хочет отмечать, но лично для меня это настоящий праздник. Целых тридцать шесть лет жизни! И четырнадцать из них я рядом с ней. А она рядом со мной.

– Ты провела со мной почти половину жизни, – сказал я, сбрасывая ей ветку.

Она замерла и посмотрела на меня сквозь листья, запрокинув голову. Ее волосы намокли, она застегнула молнию дождевика до самого верха, чтобы спрятать Мону. Мне была видна только синяя шерстяная шапочка младшей сестренки.

Порой мне кажется, что человек просто не может быть одновременно таким красивым и уродливым, как моя мама.

Знаю, ужасно говорить подобное. Мама ненавидит, когда я называю кого-то уродливым, даже вымышленных персонажей, и мне этого не понять. Пока меня никто не слышит, что тут плохого? Но мама утверждает: те, кто видит уродство снаружи, уродлив внутри. Наверное, я внутри просто чудовище, поскольку порой думаю, будто мама действительно очень уродлива.

Смотреть мне особо не на кого, так что я, пожалуй, не в состоянии судить, кто страшен, а кто красив, но я ведь помню Конец. Мне было шесть лет, а шесть лет – достаточный срок, чтобы накопить воспоминания. По-моему, я помню таких женщин, какими их рисуют на обложках книг: пухлые розовые губы, нежная кремовая кожа, шелковистые волосы без колтунов. Мама выглядит не так. У нее худое вытянутое лицо, огромные глаза, маленький рот и слишком длинный для ее лица нос. Ее тело высокое и сильное, без жиринки – только мышцы, никаких мягких округлостей. До того как наступил Конец, она коротко стриглась и красилась в блондинку, но теперь подстричься – это целое мероприятие, поэтому волосы просто растут, словно терновник, густые, как собачья шерсть, черные, как мир по ночам, с тоненькими седыми про`волочками, мелькающими тут и там.

Не думаю, что я похож на нее. Я вообще ни на кого не похож.

Мама очень долго смотрела на меня. На миг мне показалось, что она вот-вот позволит мне влезть в дом мистера и миссис Торп, но в итоге мама просто отвернулась. Мона о чем-то щебетала сама с собой под маминым дождевиком, я не видел сестренку, но слышал ее голосок; бестелесный набор ничего не значащих словечек. Иногда маленькая ручка тянулась к маминому лицу.

Сегодня вечером я собираюсь на охоту. Попытаюсь поймать кролика или одичавшего кота, чтоб мама поела мяса на день рождения. Я уже расставил ловушки на картофельном поле. У нее будет замечательный день рождения.

Вчера я поймал крольчиху. Она трепыхалась в капкане, и я быстро прикончил ее перочинным ножом и слил кровь в бутылку. Мама готовит из этой крови соус к картофелю, чтобы придать нам сил. Иногда ей приходится пить кровь животных, если Мона постоянно требует молока, поскольку женщине нужны силы, чтобы производить молоко. Порой она выпивает половину чашки, и ее тут же выворачивает. Мама говорит, что какой бы холодной ни была кровь, ей она всегда кажется теплой и вызывает тошноту.

Я освежевал крольчиху и принес домой со словами: «С днем рождения, мама!» Утром я нашел открытку и поставил ее на камин. На ней была гоночная машина и надпись: «С днем рождения! Уже шесть лет!» – но какая разница? Это была наша единственная открытка. Вообще-то, у меня их было тринадцать, но мы решили сжечь остальные после Конца, потому что тогда ничего не умели, даже сухих дров на зиму не запасли.

– Спасибо, милый, – улыбнулась мама.

Мона играла на полу с игрушечной змеей, которую мама сделала из старого носка. Я положил тушку в котелок и поставил на огонь.

– Снял шкурку?

– Ага. Сушится в сарае!

Мама кивнула.

Я не помню ее дни рождения. То есть, разумеется, я помню последние дни рождения, но не те, что были до Конца. Зато я помню свои. Торты со свечками, подарки в блестящей бумаге. А еще имена других детей, хотя не помню, как они двигались и смеялись или их голоса.