– Тихон… Боже мой…
Сомнений не было, перед ним лежало тело его маленького друга. Верней, то, что от него осталось.
– Тихон, – шептал Тант сквозь слезы, – милый ты мой дружок. Как ты попал сюда? Как? Это что, шутка такая?
Он хорошо помнил, что, уходя, оставил Тихона дома. На хозяйстве. Остаешься за старшего, сказал он ему. И не мог теперь понять, что случилось, как кот оказался здесь, в этом ужасном месте, так далеко от родного крова.
Он поднялся.
– Ты говорила – мак на снегу! – бросил он в лицо Лалелле полные горечи и неприкрытой боли слова. – Во тебе – мак на снегу! А если бы я лежал вот так же, раздавленный, уничтоженный, для тебя это тоже было бы красиво? Тоже – мак на снегу? Как же ты ненавидела его! Я не пойму, почему? Что мог тебе сделать плохого этот маленький комок жизни? О, ты теперь должно быть, ликуешь! Ты жестокая. Да-да! И такая же жестокая твоя красота! Неужели ты не поймешь этого? Я ненавижу, ее, твою красоту! Ненавижу!
Девушка, насупившись, смотрела на него, молча принимая упреки. Неожиданно две слезинки скользнули из ее глаз, плечи дрогнули, и тут началось – она зарыдала.
Тант обескураженно замолчал, вмиг забыв все, что хотел еще сказать ей. Он стоял, в растерянности опустив руки, не зная, что делать.
О, как обезоруживают нас женские слезы!
Наконец, шагнув вперед, он обнял ее.
– Прости, – прошептал он. – Прости, прости, прости…
И стиснул зубы, боясь разрыдаться сам. Жалость, как чад эфира, накатилась на него волной. К кому жалость? К погибшему Тихону, к плачущей Леле, к себе – ко всему свету! Сделалось горько и больно.
Так они стояли, обнявшись, посреди автострады. Машины обтекали их, как потоки воды обтекают остров. И, прочувствовав момент, никто больше не сигналил, не раздражался, не злился, но, сопереживая, сбавлял скорость.
Позже, вернувшись домой, Тант до поздней ночи бродил по квартире, стены которой в их светлый час расписала Лалелла, и ждал, что вот-вот Тихон поскребется в дверь и мяукнет тихо, застенчиво, как умел мяукать только он один. Сегодня Тант ненавидел эти рисунки Лалеллы, казавшиеся такими нелепыми и ненужными теперь. И все ждал, что вернется Тихон, надеялся в душе, что произошла ошибка, что кот уцелел. О ней, виновнице всего, как ему отчего-то казалось, он старался не думать.
Тихон, конечно, не возвратился. Очевидно, из той страны, куда его унесло чьей-то волей, обратной дороги не было.
Не дождавшись дружка, Тант заснул прямо в кресле, вконец измученный и опустошенный. Ему приснился какой-то звонкий кошмар, в котором было лишь два действующих лица – он и звук. Звук имел характер явно неземной, он был уверен в этом, поскольку не мог отождествить его ни с одним известным ему явлением. Рожденный невесть где, в каких глубинах вселенной, он пришел, чтобы терзать и мучить его, но, помимо того, все звал, звал куда- то. То есть являлся неоспоримым мучительным зовом. Странное сочетание. Тант мучился во сне еще и над разгадкой его, как можно звать и пытать одновременно.
А дальше…
Что-то сдвинулось и даже накренилось в подоблачном мире. Содрогнулось, дернулось колесо жизни – и, заскрипев, пошло, путая, точно в горячке, привычный распорядок событий. На конец света это еще не походило, но почва под ногами уже задрожала. Голубой, вечно далекий и недостижимый горизонт взмахнул вдруг перед самыми глазами Танта крыльями и, зацепившись за что-то, замер так, скособочась, оставив юношу в крайне неудобном положении. Танту почудилось, что завис он над пропастью, хуже – над бесконечностью, казалось, стоит ему лишь немного пошевелиться, и опора окончательно уйдет из-под ног. А вот что будет дальше, он предугадать не мог, это-то и пугало.
