, работу инженерам Филиала требовалось смоделировать и рассчитать до мельчайших погрешностей и деталей, включая сюда и различные нештатные ситуации. И потом те расчёты заложить в память бортовой цифровой вычислительной машины (БЦВМ) в виде бортовых программ. Которые ему, аппарату, должны были бы давать команды на протяжении всего перелёта, руководить и управлять им. Под данную “марсианскую экспедицию” были выделены колоссальные по тем временам деньги; огромные промышленные и производственные ресурсы подключены к работе; задействованы десятки смежных НИИ и заводов.
Казалось бы: сотрудники Филиала, особенно молодые, которых набрали уже достаточно к концу 80-х годов, должны были бы прыгать от радости от такой масштабной и уникальной в творческом плане правительственной задачи, “ура” каждый день кричать с бросанием вверх всего, что попадётся под руку. Ибо где ещё, как не здесь, реализовывать свой научно-исследовательский потенциал и амбиции, проявлять себя как большому учёному и инженеру, творцу-разработчику систем управления и связи для межпланетных космических экспедиций, заявлять о себе на весь мир как о первопроходце и знатоке космоса. На оборонных, сугубо закрытых заказах, на которых гриф “сов. секретно” обычно стоял, у сотрудников института подобной возможности не было в принципе: возможности саморекламы…
Радость в душах у сослуживцев Стеблова поначалу и правда присутствовала – но не долго. Ибо достаточно быстро выяснилось, что эта работа их грандиозная была особенно-то никому не нужна – руководителям государства, в первую очередь. И дали они её им исключительно с целью освоения денежных средств, тогда ещё бывших в казне, навара и прибытка личного, – безотносительно результата, как говорится, которого никто не требовал и не ждал, которого поэтому и не случилось.
Старожилы НИИ с грустью рассказывали Вадиму на “марсианском проекте”, уже остро чувствуя, к чему дело идёт, к какому краху и позору великому, что при Лапыгине у них всё совсем по-другому было, когда разрабатывался и сдавался военным знаменитый “330-ый заказ”. Вот-де когда работа кипела и спорилась, сотрудникам в радость была, когда чувствовалось по всему, что труд героический, коллективный необходим, что он будет востребован. Замминистра среднего машиностроения, уверяли они, у них прямо-таки дневал и ночевал в институте на протяжении долгого времени, своим высоким присутствием воодушевлял и подстёгивал всех. И попутно оперативно решал любые возникавшие в процессе работы проблемы, регулярным бесплатным питанием всех обеспечивал, подарками ценными, премиями.
Потому-то тот “заказ” и удался на славу, с грустью заканчивали они, и добавляли с гордостью, что основные параметры вывода спутника на геостационар так-де и остались непревзойдёнными, что было истинной правдой…
А вот с Фобосом было уже не так: всё прямо противоположно было. И новоиспечённый старший научный сотрудник Стеблов являлся тому прямым и очевидным свидетелем. Никаких представителей из министерств на Филиале никто уже и в глаза не видел за несколько “марсианских” лет: им было уже лень, наверное, от кресел задницы оторвать и куда-то там с проверкою съездить. Все они обленились и ошалавили в силу возраста до неприличия, махнули на работу рукой. Жили по принципу: ещё один день тихо и мирно прошёл – и слава Богу!
Потому и никакого ажиотажа на предприятии не наблюдалось, восторженной трудовой лихорадки. Только один Генеральный В.Л.Лапыгин к ним иногда заезжал – для проформы: чтобы навести страху и местный народец встряхнуть – взглядом, окриком грозным. Но после его отъезда всё опять утихало и успокаивалось, входило в привычную неспешную колею, столь здешним “труженикам” милую и желанную… Со стороны же правительства, повторимся, наблюдалось полное равнодушие и отстранённость от дел, что порождало анархию, апатию и бардак внутри коллектива, день ото дня углублявшийся и разраставшийся, как эпидемия поражавший все поры НИИ, все его живительные клапаны и сосуды.
