– Истину, великий князь, спасает, – без запинки ответил Дарьян что следовало. И, не подумав, прибавил: – Особенно от голодной смерти хорош.
В пьяном, отяжелённом обильной трапезой уме князя смекнулось не сразу, а когда дошло, свежими белилами в ливень сползла с его лица надменная удаль, глаза невероятно выпучились.
Дарьян похолодел нутром, понял, что ляпнул. В большом зале постепенно навелась грозная тишина.
И вдруг, высоко задрав бороду, Сивояр дико захохотал. Не один Дарьян дёрнулся, многие подпрыгнули на скамьях, но спустя миг по залу покатилась волна веселья. Некоторые переспрашивали, им объясняли, указывали пальцем на Дарьяна, и смех возобновлялся с новой силой.
Дарьян сел.
Невольно косил глазами туда, где слышал имя отца или громкое: «а паря-плугарь князю де…», и тут заметил пристальный взгляд Ратмира. Княжич криво, на левый бок, усмехался.
Сивояр наконец успокоился, перевёл дух, утёр слезу.
– Хитрые вы плугари, изворотливые, – сказал беззлобно, – а нам на это же и пеняете.
Следующим утром дед-лекарь накормить подопечного не торопился, и Дарьян решил отыскать Ивицу, знал, что она на княжеской кухне работает.
Под крыльями деревянного Симаргла с высоких, обитых железом ворот внутригородской крепости скалился чеканный крылатый пёс. Стражники Дарьяна узнали, пропустили.
Кухня отыскалась быстро. Из труб большой избы валил плотный зимний дым, ставни и двери – настежь, оттуда доносилось громкое бряцанье, монотонный стук, звонкий девичий щебет и грудной, ухающий бабий смех. А ещё вкусно пахло горячим хлебом.
Дарьян будто вошёл в баню в женский день: сумрачно, туманно, от жара спина и лоб покрылись испариной. Кухарки в рубахах без рукавов, в замызганных передниках резали, месили, ляпали, суетились у печей.
Вошедшего парю Ивица сразу приметила, обрадовалась. Под любопытными взглядами потянула его за руку, усадила за стол в углу.
– Ух, какой лакомый! – сзади на плечо Дарьяну навалилась весёлая тяжелогрудая молодуха, больно ущипнула около губ за щёку, как нежно иногда прихватывала мама. – Поди, и ямочки появятся, ежели пошекочу? – Захохотала в ответ на изумлённое хлопанье ресниц. – На вот, уплетай, – сунула под нос большую миску гороховой каши с салом, огненной, густой, словно глина. – Ох и жалко будет, если такие щёчки спадут.
От второго щипка Дарьян увернулся.
После полудня время в маленьком хлеву потянулось медленно. Ворочаясь на соломе, точно капризный кот, Дарьян всё не мог улечься удобно, за несколько дней в Яргороде безделье надоело, а об ране на голове, если б не повязка, уж и забыл.
Сейчас начало пахоты, дома мечтал бы хоть немного вот так среди дня поваляться, но, оказалось, свобода в радость, лишь когда можешь заняться тем, чем нравится.
С улицы донеслось отдалённое лошадиное ржание, осаживающие крики и вслед им – дружный весёлый галдёж. Дарьян сел. Опять какое-то действо у конюшни? Прислушался. Похоже на то. Любопытство подняло на ноги, потянуло за дверь.
Притаился там же, под свесом крыши на углу жеребятника. У конюшни без дела слонялись молодые яры. Расхаживали или сидели по трое-четверо на скамьях, стояли, подпирая бревенчатую стену. Дарьян разглядел, что собрались не все: не было Краса, кудрявого с разбитым носом и ещё нескольких приметных.
Мальчишки-скотники сновали туда-сюда, исполняли поручения, выводили на поляну осёдланных лошадей. Из тенька на них хозяйски покрикивал Звеняга.
