– Но-но! Неразговорчивый, но раздражительный, – говорю, отталкивая ее. – На тебя не злюсь, но если будешь дразниться, могу цапнуть за ногу. Одного уже покусал, потом ходил, плакал как маленький.
Вика отодвигается на метр. Упоминание о собаках, которых Вика почему-то панически боится, – идея не очень удачная. Но девушке ничего – вытаскивает из нагрудного кармана папиросу и прикуривает от уголька.
Восстановился ненавязчивый разговор. Наверное, Вика тоже почувствовала, что никто никому ничего не должен. Она снова приготовила нам кофе. Собственно, из растворимого кофе выходит разве что кофейный напиток, но на природе это ерунда.
– Есть сахар? – спрашивает Вика.
Нет, нет у меня ни сахара, ни цукатов, ни крендельков к чаю. Вика задумывается.
– Надо сейчас пойти к тернопольским. У них там всякого добра навалом. Заодно и позавтракаем. Там у них гитарка есть, поиграем. Ты умеешь на гитаре играть?
– Нет, а ты?
– Немного умею. – Вика притворяется, будто бьет по струнам, и ревет: – «З-за-курила девачка-а-а! И зас-снула пьяная-а-а-а!»
– Ух ты! – хмыкаю я. – Сыграешь ее мне полностью, хорошо?
Допив кофе, прислушиваюсь, как в горле распускается, будто горький лотос, кофейный привкус. Вика сжимает зубами папиросу и восторженно притворяется, будто играет на гитаре. Волосы скачут по ее волчьему лицу. С удивлением осознаю, что возле меня сидит волк, а возле его лап блестит на солнце старая гитара. Ой.
– Слушай, – отвлекаю себя и снова вижу Вику. – А ведь это сегодня открытие? Да?
– Та! Сегодня Ивана Купала. Будет большой огонь, все будут на гитарах играть, петь будут!.. Мы в прошлом году с Витасом на открытие не попали, нас в электричке менты хапанули.
– А это чего?
– Та… Витас кумарился, приставал к пассажирам. Но мы потом доехали сюда на попутках. Рассказывают, очень весело было, какие-то придурки даже кетамин привезли.
– Вот как… Ну ладно. Идем к тернопольским.
Я прячу ботинки в палатку (мало ли что), и вдвоем босиком сбегаем вниз.
Чуть дальше переходим на шаг. Вика отчего-то корчит мины, вздыхает. Будто импульсивно (а на самом деле после немалых колебаний) она подает голос:
– От мы идем щас к тернопольским, да?
– Ну, наверное…
– Так ты знаешь, ты так очень близко ко мне не садись… Ну, и делай вид, будто мы не очень знакомы.
Делаю вместо этого вид скорее удивленный.
– Ну, понимаешь, там есть один мальчик, Робин. Ну, ты его сразу узнаешь. Он такой русый, загорелый. С волосами длинными, где-то досюда, – Вика проводит ладонью посередине плеча. – На эльфа похож. И он мне сразу чего-то понравился очень. Ну и мы с ним немного там говорили, о жизни там, о всяком. А как он тебя увидит, испугается и не будет на меня даже смотреть. Будет думать, шо я с тобой черт-те что вытворяла.
– А то, шо ты в моей палатке спала, это тебя не компрометирует?
– Не сильно, – говорит Вика неуверенно. – Главное, ты не очень… мммм… не очень на меня смотри. Будто ты здесь ни при чем.
– Хорошо. Буду тихо, как суслик.
– Но ты не обижаешься?
– Боже упаси.
Тернопольские только начинают чухаться.
Заглядываю в крайнюю палатку. Там, по-турецки сложив ноги, сидит Мукта. Он голый по пояс. Сквозь дыры на джинсах торчат мохнатые колени. Рядом лежит нагое тело молодой женщины, едва прикрытое матерчатым спальником. В палатке пахнет женским: острым и щекочущим. Мукта осоловелым взглядом смотрит мне на подбородок. Рот немного приоткрыт, очки набекрень.
