Читать онлайн Джейн Смайли - Немного удачи

Jane Smiley

SOME LUCK

© Jane Smiley, 2014

© Перевод. М. Прокопьева, 2022

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Ограду вдоль ручья Уолтер Лэнгдон не проверял уже несколько месяцев – теперь, когда коров устроили в загоне возле амбара, чтобы зимой их легче было доить, он все откладывал починку забора, – поэтому ничего не знал о совином гнезде на большом вязе. Уолтер давно подумывал спилить полумертвое дерево и пустить его на дрова, но в одиночку с этим не справиться – вяз был футов восемьдесят, а то и больше, в высоту и четыре фута в обхвате. Да и дрова получатся так себе, чего зря силы тратить. И вдруг он увидел, как из большого дупла футах в десяти-двенадцати от земли вылетела сова – то ли крупная самка, то ли огромный самец, но это был самый большой виргинский филин, которого Уолтер когда-либо видел. Он замер, овеваемый полуденным ветерком, напрягая слух, но не услышал ни звука. Через минуту он понял, почему. Бесшумно пролетев ярдов двадцать, сова камнем рухнула к заснеженному пастбищу. Раздался громкий писк, и сова снова взмыла в воздух, сжимая в когтях взрослого кролика, который поначалу дергался, а потом замер, видимо, парализованный страхом. Уолтер встряхнулся.

Наблюдая за совой, он посмотрел наверх, и взгляд его устремился дальше, вдоль южного горизонта по ту сторону забора, скользнув по крошечному ручейку, за дорогу. Кроме большого вяза и двух поменьше глазу не за что было зацепиться – бесконечные снега плавно перетекали в огромные облака, затянувшие небо. Уолтер едва различал флюгер и край куполообразной крыши амбара Гарольда Грубера, стоявшего более чем в миле к югу. Появление гигантской совы нарушило это монотонное однообразие и словно бы пробудило Уолтера. Кролик, кричащий кролик? Что ж, весной этот кролик не будет портить посевы овса. В мире полно кроликов, а вот сов не так уж и много, особенно таких, как эта, – огромных и бесшумных. Тем временем сова развернулась и полетела назад к дереву. И хотя сумерки еще не наступили, свет был настолько тусклым, что Уолтер не мог с уверенностью сказать, действительно ли он разглядел похожие на рожки перья на голове второй совы, выглянувшей из дупла в стволе вяза. Может, и разглядел. Ему бы хотелось так думать. Он забыл, зачем пришел.

Двадцать пять. Завтра ему исполняется двадцать пять лет. В какие-то годы к дню его рождения снег уже стаивал, но нынче зима выдалась долгая, и всю ее Уолтер проторчал возле коров. Последние пару лет у него было пять дойных коров, но за этот год их количество выросло до десяти. Он и не подозревал, насколько труднее это будет, даже с помощью Рагнара, а ведь Рагнар коров не любил. Но как раз из-за Рагнара Уолтер и завел новых коров – ему нужен был какой-нибудь источник дохода, чтобы платить работнику, – но коровы сторонились Рагнара, и Уолтеру приходилось доить их самому. Ну и, конечно, цены на молоко упадут. Отец предупреждал, что так и будет: прошло два года, как кончилась война, и европейцы уже встали на ноги или, по крайней мере, достаточно уверенно встают на них, чтобы цены на молоко упали.

Уолтер постарался отогнать эту мрачную мысль. Когда он сообщил отцу, что в этом году его доходы были равны расходам, он ожидал, что тот, как всегда, покачает головой и объявит покупку фермы, когда цены на землю так высоки, сущим безумием. Но, и это забавно, отец лишь похлопал его по спине и поздравил. «Включало ли это проценты по долгу?» Уолтер кивнул в ответ. «Значит, год хороший», – сказал отец. Отцу принадлежало триста двадцать акров полностью оплаченной земли, дом на четыре спальни и большой амбар, доверху набитый сеном. Уолтер мог бы по-прежнему жить там, даже с Розанной, даже с ребенком, особенно сейчас, когда Говард скончался от гриппа и в доме было полно места, но тогда отец день и ночь заходил бы без стука к нему в комнату, горя желанием сообщить Уолтеру об очередном деле, которое тому следовало сделать, запомнить или закончить. Отец был строг и во всем любил порядок. Он даже за матерью наблюдал, пока та стряпала на кухне, и так было всегда. Розанна тогда ни слова не сказала – Уолтер сам хотел иметь собственный дом, сам приглядел маленькую ферму (стены были такие тонкие, что казались едва ли не прозрачными), сам обходил поля и думал, что ради такой долины стоит потерпеть невзрачный домишко, а поля все прямоугольные – легко вспахивать и никаких неудобных лишних углов. Все решения Уолтер принимал самостоятельно, так что ему некого было винить, кроме себя самого, в охватившей его панике, которую он пытался побороть в канун дня своего рождения. Разве знает он хоть одного человека его возраста, который имел бы собственную ферму? Ни одного, во всяком случае в этих краях.

Глядя на Розанну, и не скажешь, что она из семьи потомственных немецких фермеров и сама выросла на ферме. Она была белокурой, стройной и очень изящной, когда она восхищалась красотой их ребенка, то как будто не осознавала, что он является точной ее копией. Подобное сходство Уолтер наблюдал у некоторых коров: телят как будто штамповали по одной форме, и даже то, как они поворачивали голову или взбрыкивали задними ногами, напоминало о прошлогоднем теленке и о том, что был за год до этого. В семье Уолтера все были с примесями, как говаривал дедушка: к Лэнгдонам примешались эти рыжие, с удлиненными головами, с шотландской границы, а еще темноволосые ирландцы из Уэксфорда, произошедшие якобы от моряков из Испанской армады, а еще высокие, лысоватые из пригорода Глазго, которым всегда требовались очки. Мать по своей линии разнообразила все это выходцами из Уэссекса («дерзкие Чики и робкие Чикки»[1], – всегда говорила она), но, глядя на семью Уолтера, нельзя было вот так сразу понять, что они состоят в родстве, в отличие от семьи Розанны. И все же из всех своих теток, дядьев и кузенов, из всех Аугсбергеров и Фогелей Розанна была самой красивой, потому-то он, вернувшись с фронта и повнимательнее к ней приглядевшись, решил завоевать ее, хотя она и была католичкой. Ферма Лэнгдонов и ферма Фогелей находились недалеко друг от друга – их разделяло не больше мили, – но даже в таком маленьком городке, как Денби, людям почти нечего сказать тем, кто посещает другую церковь или, нельзя не отметить, говорит у себя дома на другом языке.

О, Розанна, ей всего двадцать, но самообладанием и грацией она не уступит любой взрослой женщине! Подойдя к дому в сумерках, Уолтер увидел в окне профиль жены, очерченный светом лампы у нее за спиной. Она высматривала его. Уже по тому, как она держала голову, было понятно, что она обдумывает какую-то идею. И он, конечно же, согласится. В конце концов, птенцам всегда приходится нелегко, будь ты фермер или ворона. Разве не знал он с самого детства, что птенцы выпадают из гнезда и скачут, пищат и плачут, пока у них не отрастут перья и они не научатся летать? Родители беспомощно кружат над ними, иногда подбрасывают им немного еды, но взлететь или погибнуть – это зависит лишь от самого птенца. Уолтер поставил ногу на первую ступеньку крыльца и ощутил привычный прилив бодрости от этой мысли. Стряхнув грязь с обуви на крыльце, он скинул сапоги. Когда открылась дверь, Розанна обняла его и запустила руки под его расстегнутую куртку.

На переднем крыльце на сложенном одеяле сидел (только что научившись этому) пятимесячный Фрэнк Лэнгдон и играл с ложкой. Он держал ее в правой руке за потускневшую серебряную лопасть, а когда подносил к лицу, глаза его сходились на переносице, что изрядно веселило его мать, Розанну, которая в это время чистила горох. Теперь, когда он уже умел сидеть, он мог ронять ложку, а затем осторожненько поднимать ее. Раньше ему нравилось лежать на спине и размахивать ложкой в воздухе, но стоило той упасть, как развлечению приходил конец. Теперь все обстояло иначе. Упорство было одним из качеств, которое Розанна приписывала малышу Фрэнку. Если у него в руках оказывалась ложка, то он хотел играть только с ней. Если же ему случалось выронить ложку и мать давала ему взамен тряпичную куклу (которую ее сестра, Элоиза, сшила специально для малыша), Фрэнк капризничал до тех пор, пока она не возвращала ему ложку. А теперь, сидя, он клал ложку на пол и снова подбирал ее, опускал и поднимал. Он явно предпочитал ложку кукле, Розанна, однако, всегда рассказывала Элоизе и своей матери, как сильно Фрэнку полюбилась эта кукла. Теперь Элоиза вязала ему шерстяную шапочку. Она впервые что-то вязала и рассчитывала закончить к октябрю. Розанна достала из корзины последнюю горсть стручков. Ей нравилось чистить горох.

Фрэнк был спокойным ребенком и редко капризничал. По словам матери Розанны, таким характером обладали все члены семьи по ее линии. Кстати, о горохе: Розанна и пятеро ее братьев и сестер все были одинаково хорошими детками, и Фрэнк был той же породы – светловолосый, очаровательный и спокойный, полненький, но без капли жира, очень живой, но не капризный, хорошо засыпал каждую ночь и просыпался всего один раз, будто по расписанию, на рассвете, а потом снова засыпал на два часа, пока Розанна готовила завтрак для Уолтера и наемного работника. Можно ли желать лучшего?

Покончив с горохом, Розанна поставила миску на одеяло, встала на колени перед Фрэнком и сказала:

– Мой малыш! Какой же ты хороший! Ты ведь мой милый малыш?

И поцеловала его в лобик, потому что ее мать ясно дала ей понять, что никогда не следует целовать ребенка в губы. Розанна нежно положила руку ему на голову.

Не выпуская ложки из рук, Фрэнк зачарованно изучал лицо матери. Он следил за тем, как оно отодвинулось, когда она улыбнулась, и улыбнулся в ответ, а затем засмеялся и замахал руками, отчего ложка – впервые! – выскочила у него из руки и упала на другой конец одеяла. Он видел, как она летит, как падает, и слегка повернул голову, чтобы понаблюдать за ней.

Розанна рассмеялась, потому что на лице у него появилось выражение искреннего удивления, очень взрослое по мнению Розанны (хотя она должна была признать, что на своих братьев и сестер она совсем не обращала внимания, кроме тех случаев, когда они ей мешали или ей было велено за ними присматривать, – не сказать чтобы это занятие доставляло ей удовольствие или у нее это хорошо получалось). Фрэнк подался вперед и вдруг повалился на бок. Одеяло смягчило падение. Как обычно, он не заплакал. Розанна посадила его обратно и дала ему ложку, затем встала, подумав, что стоит поскорее вернуться в дом и поставить в разогретую духовку хлеб, который уже должен был подняться во второй раз. Она вернется через пару минут. За пару минут ничего не случится.

Сжимая в руке ложку, Фрэнк услышал шелест платья матери и увидел, как она заходит в дом. Захлопнулась фанерная дверь. Через некоторое время Фрэнк вновь сосредоточился на ложке, которую теперь держал за черенок, лопастью вверх. Он стукнул ею по одеялу, и, хотя ложка ярко выделялась на фоне темной ткани, удар был бесшумным, так что он снова поднес ее к лицу. Она становилась все больше и ярче, больше и ярче – как странно, – и тут он что-то почувствовал, но не в руке, а на лице – что-то надавило на него, стало немного больно. Ложка отодвинулась, и раздался звук: этот звук издал сам Фрэнк. Он взмахнул рукой, и ложка вновь отправилась в полет. Теперь она стала маленькой и непохожей на ложку. Фрэнк долго глядел на нее, а потом начал озираться по сторонам в поисках чего-нибудь, до чего сумел бы дотянуться. Единственным, что попалось ему на глаза, была большая чистая картофелина, на которой мама вырезала глаза, нос и рот. Картофелина не особо интересовала Фрэнка, но она была рядом, поэтому, нащупав ее, он схватил клубень и потянул его в рот. По вкусу картофелина очень отличалась от ложки.