Немой крик - страница 23

«Меченый» помолчал, затем спросил, уходя в сторону'.

– Как там Сергей Владимирович?

– Который? – сказал «Седой». – В моей жизни их два.

– Зять ваш.

– Был с ним знаком?

– Пересекались иногда, – сказал «Меченый». – Зачастую на «вздрючках» у начальства. Он в основном по северным районам работал, а я – в предгорьях.

– Мы с ним тоже иногда пересекались во время его работы здесь, – сказал Шавинский. – И только у меня дома, в Ставрополе. Сначала вдохновлен он был этой командировкой – а месяца через три, приехав домой на пару дней отдышаться от Чечни, выпил, расслабился – и заплакал: «Да я, дядь Леша, уже во много раз негатива больше знаю, чем ты! Что творится, что творится!». А сейчас… Сейчас запил Серега. И сильно. Он ведь ставропольский, обычаи и нравы народов Северного Кавказа знает с детства и надеялся, что после года службы в Чечне его оставят служить где-то в этих краях – а его за то, что взяток с родственников задержанных боевиков не брал и, соответственно, не делился наваром с начальством, отправили даже не на Алтай, откуда его направляли в Чечню, а в Красноярский край, в дивизию РВСН, где он начинал лейтенантом после ставропольского училища связи ракетных войск. Дочка вся в слезах чуть ли не каждый день маме звонит – вопрос уже вроде бы стоит о его дальнейшем пребывании в органах, а у них жилье только служебное, на нормальную военную пенсию, если его выгонят за пьянку, рассчитывать тоже не приходится, и как жить дальше с двумя малолетними детьми?

«Меченый» помолчал. Он хорошо помнил коллегу, его деловую хватку, принципиальность и врожденное неумение подлаживаться под начальство – его отец, капитан запаса, два года прослуживший в Афганистане авианаводчиком, воспитал сына должным образом. И никак не мог представить его плачущим. И крайне любопытной была информация о причине ссылки майора Сапунова в приенисейские земли – половину срока непосредственным начальством у него в Чечне был полковник Орлик, тот еще хитрован с манерами и внешностью деревенского простака, а внешне обаятельнейшим надзирателем за соблюдением законности со стороны военной прокуратуры – опять же на вторую половину чеченского срока Сапунова – чаще всего оказывался непотопляемый бурдюк юстиции подполковник Вербный. Ни тот, ни другой к нему лично с подобными предложениями ни разу не обращались, даже намеков не делали…

– Веселенькая у вас жизнь, Алексей Валентинович…

– Я бы сказал, что нескучная. И вспомнить есть о чем.

– А в свободное время чем занимаетесь?

– Только не «литерболом». Не радует меня спиртное, и давно уже – хотя срывы и случались ранее на день-два.

– Историей? Если исходить из вашего интереса к Древней Индии?

– Сейчас уже нет. Написанная история ведь не так уж редко не меньшая шлюха, чем журналистика – все зависит от личности того, кто ее пишет, для кого и по какому поводу. Уже в Евангелиях – в том виде, в каком они дошли до нас усилиями и пишущих, и переписчиков, и толмачей-переводчиков с арамейского, греческого, латинского и церковно-славянского – сказано примерно так об апостолах: «И каждый писал, как умел». То есть, вполне можно добавить: «И как хотел» – и сам пишущий, и тот, кто стоял над ним. И недаром ведь среди криминалистов бытует выражение «Врет, как очевидец». Что уж тогда говорить, к примеру, о евангелисте Луке, которого не было и быть не могло среди двенадцати учеников Христа, поскольку жил он как минимум полвека позже описываемых событий и был грамотным рабом у римского патриция? В итоге Иисус странствует у Луки по древней Палестине по типу «Из Киева в Москву через Воркуту». И какую историю напишет о событиях в Чечне, с одной стороны, именитый столичный историк, постоянно озирающийся на Кремль, Генштаб и Лубянку, имеющий в своем распоряжении всего лишь официоз властных структур, отцензуренные газетные публикации да устные рассказы и письменные мемуары штабных военачальников, но понятия не имеющий, к примеру, по какому берегу реки, левому или правому, идет дорога на горный Шатой и каким это чудесным образом весной 95-го туда без единого выстрела и подрыва на фугасах вошла наша мотострелковая бригада? И что обо всем этом напишет менее именитый историк – да еще и чеченец по национальности – из Грозненского университета, уцелевший в двух бойнях контртеррористических операций, но не имеющий доступа ко многим документам, зачастую засекреченным? И что об этом в угоду своим хозяевам напишут россиеведы из Мюнхена, Лондона и Нью-Йорка, для которых непременной изюминкой писанины о России являются матрешки, балалайки и дикие медведи, разгуливающие по улицам городов и селений с бутылкой водки в передней левой лапе и с дымящей «Беломориной» в оскаленной пасти? И чья точка зрения в итоге возобладает, став официальной историей для последующих поколений?