выбросив две трети нажитого имущества
и попрощавшись с двором и садом, который я растила,
поливала, и со всеми бывшими там тусовками. Теперь ездим
в мастерскую в район с закрывшимися еврейскими бизнесами,
с домами, сплошь расписанными граффити.
Там шатается юное население с расплывчатыми улыбками
и непроснувшимися лицами, в татуировках с головы до ног,
в замедленном действии, отходя после травы.
Мы ходим обедать в старую забегаловку на авеню Бушвик,
её держит семья из Ливана. Работают с утра до ночи
и уже наняли беженцев-колумбийцев, легальных
с документами
или нет, не моё дело. Каждый раз, когда подхожу к кассе
расплачиваться, спрашивая, сколько с меня, хозяин смеётся:
«С вас, мадам, только миллион долларов». Что ещё или
что нового можем мы сказать друг другу в этой стране?
Ем питу с хумусом, читая старые стикерсы
шестидесятых годов
на стене. Последний раз я читала, и это был не Ганди, не он.
«Когда Сила Любви
победит Любовь к Силе,
тогда в мире наступит мир».
Это Джимми Хендрикс, дети мои.
Мы выходим из метро с линии L на Гранд-стрит,
и он говорит: «Смотри, облака написал Магритт».
Останавливаемся на углу рассмотреть небо,
и он говорит: «Пошли отсюда, этот магазин смердит».
Пробую урезонить: «Рыбные магазины пахнут рыбой».
«О’кей, – ускоряет шаг, – не знаю, почему он меня не трогает,
неплохой художник, но слишком уж умствовал со своим
„Это не трубка“». «Его мать, – отвечаю, – утонула,
покончила с собой, может быть, ты из‐за этого подумал
о нём, имею в виду запах рыбного магазина».
– «Дикая ассоциация, – отвечает, – ты всё представляешь
через опыт травмы». Защищаюсь: «Конечно. Смотри,
какие весёленькие названия твоих работ – Атомный гриб,
Ядерный антрацит, Метеоритный взрыв». – «Видишь, —
– смеётся, – я об этом и твержу, мы не столь уж
неподходящая друг к другу пара».
Автоперевод
