Ненаглядные пособия (сборник) - страница 12



что случилось. Так много всего случилось. Я знаю,
что случается, когда одинокая девочка становится матерью.
У неё появляется компаньон, она заботится о нём
изо всех сил и как можно лучше. Была ли та забота для тебя
уж слишком или недостаточной, как жилось тебе
в двух мирах, в двух климатических зонах,
эмоционального холода и жары? Любовь требует денег,
даже любовь, даже смерть, тебе известно
это открытие. От чего нелегко исцелить, исцелиться.
Суматоха отъезда не оставила времени
попрощаться с городом, ни времени, ни желания.
Сделаем это сейчас. Жизнь это сейчас, ты знаешь.
Это сейчас.
Автоперевод

«Мой дед похоронен в Джанкое…»

Мой дед похоронен в Джанкое.
Вот думаю, джан армянский бежал от турков и «кое»
какое-то кое такое и что-то там ещё, как в куплетах
французских. Мой дед развёл виноградник,
в глаза винограда не видел, когда покидал местечко.
Дом отобрали с садом и пароходик,
стали «семья лишенцев». Дед не ревёт, не стогнет,
надо от них убраться, от Днепров, от штыков,
и лучше на юг, теплее, может, хотел и дальше
через море, кто знает. Дед Тёмкин Арон молчит,
он тебе не расскажет. Шестеро его детей арбайтен,
поют на идиш в винограднике том библейском,
это их Палестина. Всем выводком собрались
со Славой, бабушкина сестра-близнячка,
перед её отъездом в Америку Кафки сделать
семейное фото. Только, прошу тебя, не философствуй.
Когда выселяли, отцу моему двенадцать,
на фотографии ему семнадцать, всю жизнь разбирался
в дынях, бахча, мандарины, стоял на фруктах,
всё, что осталось от Крыма. Раскулачили деда,
забрали лошадь, была водовозом, опять разоряют,
прямо во время обыска на их глазах и умер,
кому нужна такая жизнь? Оставшиеся оттуда
быстро уехали. Зятья полегли за отчизну,
внуки рассеялись, евреям всегда везёт. Их дети,
правнуки той могилы, о ней не ведают,
заговорили на разных наречиях, друг друга
на улице не узнают и могут вполне оказаться
на разных фронтах враждующих армий,
как в Первую мировую. Теперь, говорят,
татары закрыли лавочки, и еда исчезла.
Моя подружка детства Таля живёт в Хельсинки,
татарка, составляет часть русского меньшинства.
Этнос я лучше политики понимаю, когда не за кого голосовать.
Август, 2014

Из отступившего тысячелетия

Перерыв

Встаёт, разгибает спину,
смотрит в окно на голубей внизу на крыше,
вспоминает, что нужно сыну
купить то-то и то.
Надевает платок, пальто,
проверяет, на что горазд кошелёк,
есть ли в кармане ключ. Запирает квартиру.
Четыре коротких пролёта,
стеклянная дверь, не приобретшая вид парадной.
Воздух. Улица. Переход.
В овощной лавке мимоходом корейцу: «Хелло», —
проверяет дату на картонке с молоком,
берёт коробочку помидор и укроп к салату.
За газетой в соседний киоск,
после приветствий иранец с фаюмским лицом
говорит, что не потеплело.
«Да, становится холодней. Декабрь», —
забирает сдачу.
Мимо цветочного магазина,
поздоровавшись с израильтянкой-владелицей,
поправляющей на полке в ячейках сухие букеты.
Мимо исплаканного лица Варшавского гетто
в витрине «Ликёры—вина», не прихватить ли к обеду?
– ни к чему; про себя подумавши: «Винокурня».
Мимо запаха пиццерии на углу,
в её открытом окне торчит итальянец,
опираясь на по локоть голые руки,
словно он нарисован.
Кивнув ему, добавляет: «Холодно».
Дальше, ответив несколько раз
осклабившимся соседям,
мимо китайского ресторана на углу напротив.
Стоя на переходе,
смотрит в перспективу квартала,
где на ярком небе располагается парк,
как чугунный памятник шевелюре Людвига ван